Воробьи улетели. Вдалеке переругивались вороны, но на поляне стояла тишина, а небо было такого серо-стального цвета, будто отражало мрачное настроение Эрика.
— Слушай, Майк, — произнес он, — тебе не приходило в голову, что люди, у которых нет детей, со временем становятся эгоистами?
— Ты слишком обобщаешь.
— А я считаю, что так и есть. Когда рождается ребенок, человек начинает думать в первую очередь о нем. Даже если ты безумно устал, ты поднимаешься, когда малыша тошнит, или он плачет, или ему что-то нужно... Черт, я не знаю, как выразить словами то, что я думаю.
Эрик поднял кусок коры и принялся ногтем отковыривать от него кусочки.
— Помнишь, как было у матери с отцом? В конце дня, после работы в офисе, после стирки в той старой стиральной машине, после того, как она успевала в перерывах между обслуживанием клиентов повесить белье на веревку, накормить детей, рассудить их споры — после всего этого она помогала отцу мыть сарай, где чистили рыбу. Помнишь, они там все время смеялись? Я лежал в кровати и спрашивал себя, что можно найти смешного в сарае для чистки рыбы в половине одиннадцатого ночи? Пели сверчки, вода плескалась о лодки, а я лежал, слушал этот смех и понимал только, что родителям, наверное, хорошо. А однажды — я помню это так отчетливо, будто все произошло вчера, поздно ночью я зашел на кухню и, знаешь, что увидел?
— Что?
— Отец мыл нашей Ма ноги.
Братья обменялись долгими взглядами, и Эрик продолжил:
— Ма сидела на стуле, а отец стоял перед ней на коленях. Она откинула голову и закрыла глаза, отец как раз держал ее намыленную ногу над тазиком и очень осторожно тер руками. — Эрик опять замолчал. — Я никогда не забуду этого. Ее шершавые ноги, которые так часто болели, и то, как отец их мыл.
Их захлестнули воспоминания. Через некоторое время Эрик спокойно произнес:
— Я бы хотел, чтобы у меня была такая семья. А у меня ее нет.
Майк поставил локти на колени.
— Может быть, ты слишком много хочешь?
— Возможно.
— Все семьи живут по-разному.
— У нас вообще нет семьи с тех пор, как я заставил Нэнси переехать в Рыбачью бухту. Только теперь я понял, с чего начались наши беды.
— И что ты собираешься делать?
— Не знаю.
— Откажешься от рыбной ловли?
— Нет, я слишком люблю свое дело.
— А она не бросит работу?
Эрик безутешно покачал головой. Майк поднял с земли две ветки и начал ломать их.
— Тебе кажется, что...
— Да. — Эрик взглянул на брата. — Мне страшно, очень страшно говорить об этом. — Он грустно усмехнулся. — Когда начинаешь понимать, что твой брак потерпел крах...
— Ты ее любишь?
— Наверное. У нее по-прежнему много достоинств, из-за которых я на ней женился. Она красива, умна, энергична. Она кое-чего добилась в «Орлэйне».
— Так ты любишь ее?
— Не знаю.
— А в постели у вас все нормально?
Эрик тихо выругался, поставил локти на колени и тряхнул головой.
— Черт, я не знаю!
— Как это не знаешь? У нее кто-то есть?
— Нет, не думаю.
— А у тебя?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— Все в том же. Когда мы собираемся заняться любовью... — Эрик с трудом подбирал слова.
Майк ждал.
— Когда мы собираемся заняться любовью, у нас все нормально, но лишь до того момента, пока она не выбирается из постели, чтобы нанести эту проклятую противозачаточную пену. После этого у меня появляется такое ощущение, будто... — Эрик стиснул зубы. — Будто консервной банкой пытаешься проломить стену. И когда она возвращается обратно, мне уже ничего не хочется.
Майк вздохнул, подумал и посоветовал:
— Вам нужно проконсультироваться с кем-то — с врачом или специалистом по вопросам семьи и брака.
— Когда? Пять дней в неделю ее не бывает дома. Кроме того, она не знает, как я стал относиться к сексуальной стороне нашей жизни.
— А ты не думаешь, что должен сказать ей?
— Это ее убьет.
— Это убивает тебя.
— Да, — подавленно согласился Эрик, уставившись сквозь голые ветви деревьев на тусклое серебро неба.
Он долго сидел, ссутулившись, словно пастух перед костром. Наконец вздохнул, вытянул ноги и стал разглядывать свои голубые джинсы.
— Дело в том, что время уходит. У тебя детей даже больше, чем ты хотел бы иметь, а у меня ни одного.