— Ты просто устал. Ведь раньше не смотрел так. Береги себя, ладно? Ты себя совсем не жалеешь. Я, наверное, глупая, слабая, я что угодно вытерплю ради тебя. Только совсем не могу без тебя… Ну, забудь, ради бога, хоть на сегодня эту проклятую колымагу, — жалобно попросила она. — Ждешь, ждешь субботу — опять машина.
Стараясь не глядеть сейчас ей в лицо, он гладил знакомые худенькие плечи и думал, что и в старости, уже будучи дряхлым, рядом с ней, такой беспомощной, нежной и всемогущей в своей беспомощности, он будет ощущать себя по-прежнему сильным, и это, как сейчас, будет помогать ему оставаться самим собой.
Снежные мокрые метели, вызванные неожиданным потеплением, обволакивали город, снег забивал окна домов с юго-западной стороны; мокрый снег был везде, лип ко всему, чего касался. Деревья в метель под его тяжестью начинали гнуться, мальчишки во всех дворах лепили снежные крепости и снежных баб, приходили домой с обмокшими полами пальто и пиджаков и еще в коридоре, прячась от всевидящих материнских глаз, начинали раздеваться. Более всего досаждали метели дворникам; чертыхаясь, они прислушивались к сводкам о погоде внимательнее летчиков.
Никто не помнил такого мокрого, снежного марта. Дым заводов за рекой, смешиваясь с низкими тучами, тяжело стлался над самыми крышами.
У Юлии Сергеевны и Дербачева внешне в отношениях ничего не изменилось. Работы накопилось много, и Борисова часто задерживалась в обкоме.
В один из таких мокрых мартовских вечеров она сидела в своем просторном и пустом кабинете. Секретарь давно ушла, и еще кто-то заглянул, попрощался и осторожно прикрыл дверь, кажется кто-то из отдела; она не узнала ни голоса, ни лица и продолжала просматривать отчеты райкомов по культмероприятиям. Около одиннадцати тихо и медленно собралась, не стала вызывать машину, спустилась и, кивнув дежурному милиционеру, молодому серьезному парню, вышла на улицу. В лицо ей ударил мягкий, снежный ветер, вмиг залепил глаза. Город тонул в снегу, в защищенных местах снег падал спокойными крупными хлопьями, а на скрещении улиц ветер крутил, рвал снежную заметь, люди прятали лица в воротники. Юлия Сергеевна шла, с наслаждением подставляя лицо мокрому снегу; ей было все равно, куда идти, и она шла, ни о чем не думая. Незаметно засветились фонари Гоголевского бульвара вдоль гранитной набережной. В их скудных пятнах света косо и густо летели снежные хлопья. С реки снег выдувался потоками, и Юлия Сергеевна совсем в нем увязла. Снег набрался в высокие теплые ботинки. Сбивая его, она постучала каблуками. В этом году надо хорошенько отдохнуть и полечить маму. Пусть съездит на курорт, она заслужила. Вот только надо ее уговорить посоветоваться с врачами.
Юлия Сергеевна не услышала подъехавшей сзади машины. Она подкатила беззвучно, почти невидимая в метели, остановилась от Юлии Сергеевны в двух шагах.
— Одну минуту, — сказали ей сзади.
Она повернула голову и в полумраке увидела лицо совсем не старого человека, смутную фигуру другого, возле машины.
— Добрый вечер, Юлия Сергеевна. Мы вас с трудом отыскали. Генералу Горизову необходимо поговорить с вами.
— Как, сейчас?
— Он очень занят и не мог быть у вас лично. Заранее просит извинить. Разговор безотлагательный.
Она запоздало пожала плечами и возмутилась, находясь уже в машине.
Она понимала: выражать протест этим бесстрастным, подчеркнуто вежливым людям бесполезно. Бесполезно и задавать вопросы. Она откинулась на сиденье и молча глядела в затылок шофера.
Машина, черная, стремительная и ловкая, неслась по улице. В машине пахло кожей и крепкими духами, и Юлия Сергеевна внутренне кипела все больше. Окажется, конечно, недоразумением, но все-таки — что за наглость? Стараясь определить направление, Борисова вспомнила разговоры о том, что органам никак не удается накрыть окончательно банду Фильки Зайца, ее корни уходили еще в военные годы оккупации.
Таких ночей с острым, головокружительным ощущением опасности в прошлом у нее немало. В одну из них, когда уже слышался грохот приближавшегося фронта, им, группе со специальным заданием, пришлось здорово поработать. Немцы взрывали город, нужно было спасти его, остановить разрушение. Легко и просто сказать — «остановить», «спасти город». И всего двадцать три человека — тщательно подобранная, проверенная группа. Славка Коломийцев, из числа редких по остроте ума людей, до войны тоже студент Осторецкого педагогического института, был влюблен в нее. Он возглавлял одну из самых засекреченных групп подполья, значился под кличкой «Гвоздь». Он служил в городской полиции и пользовался у своего «отечественного», как он любил говорить, начальства и у немцев самой безукоризненной репутацией. Как сейчас, помнятся его цыганские глаза и светлая копна волос. В ту ночь все в городе замерло, только по главным улицам двигались растрепанные, отступающие немецкие части. Потом их движение оборвалось, комендатуры все выехали. Город перешел во власть саперного батальона и роты эсэсовцев. Оставшиеся в городе жители попрятались на окраинах. Юлия Сергеевна слишком хорошо ее помнила, ту ночь, тоже в марте — с двадцать третьего на двадцать четвертое, мокрую весеннюю ночь. Взрывы в разных концах города, сырой дым от пожаров. Он окутывал город все плотнее и гуще. Как на грех, не было ветра, и кварталы, целые районы погружались в тяжелый дым.