— Подожди, что еще за вздор! — Дмитрий сел, лицо мальчика белело под стогом, и Дмитрий придвинулся ближе. — Ты правду говоришь?
— Честное слово, правда! Мы с Колькой Малюгиным подрались до смерти, а мать его в школу ходила жаловаться. Мамку вызывали к директору. Она вам не велела говорить.
— Мы же друзья, Васек. Нельзя не говорить. Из-за чего у вас там скандал вышел?
— Он, дурак, говорил разное. Что мамка, мол, пятно в анкете коммуниста и еще другое. Я ему показал. Я ему всю вывеску разукрасил пятнами. И еще разукрашу, пусть не лезет. — Вася сел, и Поляков почувствовал, как весь он сжался в комок.
— И правильно. Мать нельзя в обиду давать. Правильно, Васек. А сейчас ложись, ложись. Вот так. Только почему ты мне ничего не сказал? Несправедливо, брат.
Вася что-то сонно пробормотал в ответ и через минуту уснул. Дмитрий накрыл его своим плащом, отошел от стога, сел на берегу, свесив ноги с обрыва, и закурил. Плохо, Катя ни звуком не обмолвилась, и он, занятый последнее время, ничего не заметил. Плохо, плохо, сказал он себе. И потом, она два года не отдыхала и с такой поспешностью согласилась съездить к деду Матвею в деревню, хотя всю зиму мечтала об их поездке в Приазовье, вспомнила тетку, которая там где-то жила и звала ее к себе каждое лето. Катя ни разу у нее не была и не видела моря.
Пора бы ей вернуться.
Дмитрий вспомнил вечер за расчетами и схемами, усталость, когда ничего не клеилось. Из кухни доносился ее голос, смех Васи. Они не давали сосредоточиться, и Дмитрия злила их беззаботность, оживленная болтовня, даже потрескивание дров в плите. Наконец он не выдержал и плотно прикрыл дверь. Катя, перепачканная мукой, в клетчатом фартуке и такой же косынке, туго стянувшей рыжеватые, отливавшие медью волосы, тотчас заглянула в дверь и позвала:
— Хватит, Митя. Иди к нам, мученик, лепить вареники. Вода закипела, а мы не успеваем.
— Не мешай, Катя. Не даете сосредоточиться. Скоро кончу.
И снова уткнулся в ватман. Он не заметил, как Солонцова молча притворила дверь, и на кухне стихло. Потом увлекся работой и забыл, и когда вышел, довольный, потирая руки, на кухню, уже стемнело, на столе лежали рядами аккуратные, успевшие затвердеть вареники. Она сидела в потемках, и Васи не было.
— Ужинать будем? — спросил он.
— Садись, сейчас. — Она поставила перед ним шипящую салом сковородку, сметану, миску с варениками.
— А ты, Катя?
— Мы с Васей поужинали. Посмотри, десятый час. Ешь.
— Хватит, хватит! Куда столько! Катя, — спросил он с полным ртом, — ты отчего бледная?
— Угорела немного от плиты. Ешь, пройдет.
Она занялась посудой и как-то незаметно вышла. И он опять не придал значения. В ту ночь она долго не спала и все вздыхала. Сейчас, сидя над рекой, Дмитрий ясно вспомнил. Он слышал сквозь сон и решил не отзываться, устал очень.
Он затушил папиросу и лег рядом с Васей. «Чепуха, — подумал он. — Она должна понимать. Я весь год работал как проклятый, не до сантиментов. Отдохнет и успокоится. Нельзя всякую чушь принимать к сердцу».
Во сне он разговаривал с женой, что-то ей доказывал, и потом они ловили раков и катались на лодке, и все было хорошо.
Лето в разгаре. На полях все гуще вставали скирды, стога на лугах успели слежаться и потемнеть, и тракторы уже запахивали жнивье. Молодые грачи, подражая старым, ходили по свежим бороздам и склевывали жирное червье. Только носы у молодых чернее, и они чаще их чистили.
Дербачев вернулся из поездки по области неожиданно, пропеченный солнцем, голодный и веселый. Следом за ним из машины, покрытой густым налетом пыли, вылезли Лобов, директор Зеленополянской МТС и председатель колхоза «Красные Зори» Потапов — мужик, в противоположность Лобову, упитанный, краснощекий здоровяк сорока с небольшим лет. Дербачев прихватил их с собой с намерением заинтересовать новой машиной, договориться об испытаниях в полевых условиях. Из ближайших колхозов только у этих двоих почти две трети свеклы и картофеля были высеяны машинным способом и годились
для испытания нового агрегата. И оба председателя, и директор МТС не совсем верили Дербачеву. Поехали, не решаясь отказаться. В дороге, во время обсуждения всяких дел и планов на будущее, было весело и непринужденно. Ступив за порог дербачевской квартиры во второй половине ночи, все они, кроме хозяина, сразу почувствовали неловкость и скованность. Осторожно ступая по натертому паркету, подошли к дивану и чинно расселись в ряд, сложив руки на коленях, не решаясь громко разговаривать и курить.
— Не позвонил, не написал, — с укоризной говорила тетя Глаша, бегая из кухни в столовую и обратно. — Где видано? Как снег на голову.