И теперь уже ничего не изменить… Его решение уйти в деревню, подсказанное ею, и колхозное собрание, на котором его выбрали председателем, его откровенный разговор с Борисовой после собрания на деревенской околице, поездка в Москву, последняя встреча с Юлей — на все сейчас ему смотрелось по-новому.
Дмитрий глубоко вдохнул в себя запах земли; вспомнил терпкую горечь ее губ. В воздухе стоял горьковатый весенний запах травы и сырой земли. Он, сдерживаясь, пошел медленнее.
Как в огромной панораме, все вздыбилось перед ним, и в нем самом тоже вздыбилось, и ничего еще не устоялось, и неизвестно, как это произойдет и когда. И оттого, что он не мог ничего понять и связать, он остановился.
Он огляделся. Трактор с сеялками уходил все дальше. Он опять двинулся за ним. Идти по рыхлой земле было трудно, он спешил и вскоре опять увидел бегущие в землю желтоватые струйки зерна и увидел запыленные, смеющиеся лица сеяльщиков. И у него тоже проступила в лице вымученная, какая-то мертвая улыбка. Они что-то кричали ему — он не слышал, шел в туче пыли, широкое, бескрайнее поле уходило к горизонтам, к лесам, к селам. Он почти наткнулся на одну из сеялок. Его подхватили сильные, ловкие руки и поставили на подножку. Он почувствовал, как странно смотрит Шураков и еще один — рядом с ним. И, точно поняв, разом отвернулись, заговорили между собой.
А в землю, разрезаемую дисками, весело бежало и бежало тяжелое желтое зерно, чтобы пролежать свой срок и потом взойти зеленым ростком под дождь и ветер, под солнце, в просторное небо.
1964