— Только-только вернулся в город. Мне рассказали… у тебя неприятности. Хотел тебя видеть.
— Зачем? — спросила она тихо, стараясь убрать под платок все ту же непослушную прядь теперь уже двумя руками.
Платок с плеч соскользнул к ногам, и она осталась в сорочке и суконной зеленой юбке, в грубых толстых башмаках из войлока. Он не замечал безобразивших ее башмаков, покрасневших, опухших от слез глаз. «Не выгонишь?» — хотел он спросить и движением плеч сбросил с себя пальто. Сдерживая внезапную дрожь, обнял ее, коснулся губами прохладного плеча. Еще и еще, припал не отрываясь, надолго.
— Митя, Митя, — потерянно, обессиленно сказала Солонцова, запрокинув голову. — Хочешь, я чай поставлю? Господи, не надо, Вася проснется, не надо, что люди подумают?
Она говорила, говорила, ничего не помня, и вдруг стала больно и часто целовать его лицо, щеки, волосы.
— Митя, родненький, — говорила она горячим шепотом, держа его голову обеими руками. — Люблю, люблю, всегда люблю. Не хотела говорить, ничего не хотела. Ты сам виноват… Митя! Слышишь? Сам виноват… Сам, сам…
Он глядел ей в глаза притихший, послушный, весь во власти происходящего.
От волос Солонцовой нежарко пахло водой и солнцем. Прежде чем все окончательно забыть, он зарылся в них лицом и, дыша ей в шею, что-то говорил. После ни он, ни она не могли вспомнить, что он говорил.
Над Вознесенским холмом лохматое, в холодных тучах небо, на зимних улицах морозный мрак. Вася Солонцов спал, и Юлия Сергеевна Борисова спала, и Дербачев спал — он вернулся из длительной поездки по области. Тетя Глаша, изменившая ради этого своему распорядку, сварила среди ночи горячий кофе.
И только Солонцова не могла уснуть. Лежала в темноте с открытыми глазами, беззвучно плакала. Рядом спокойно и глубоко дышал Дмитрий. Она то и дело поднималась на локте, тихонько заглядывала в его чуть белевшее лицо.
Утром, постучавшись к Дмитрию, Мария Петровна всполошилась и рассердила Платона Николаевича.
Все шло по-прежнему.
Дмитрий ничего не скрывал, и на третий день стало известно на заводе. Знакомые останавливали, поздравляли, требовали магарыч. Он отшучивался как мог. Тимочкин тоже поздравил его с плохо скрытой грустью, сказал:
— Молодцы. Значит, свадьба?
— Свадьба!
Владислав Казимирович Малюгин с директором Селивановым встретили это известие больше чем сдержанно. Молодой, способный работник бросал тень на свою репутацию, следовательно, и на коллектив, и на тех, кто его выдвигал и пестовал. С ним стали суше, официальнее. После включения в особую группу по созданию и внедрению в производство свеклоуборочного комбайна Дмитрию приходилось чаще сталкиваться с руководством. Своих мнений прямо не высказывали, но по каким-то малозаметным признакам он чувствовал и злился. Катя, скрывая от него, тоже нервничала. Он обращался с ней бережно, как с ребенком, она обнимала его ночами с неутоленной нежностью и наутро вставала с запавшими, точно обугленными глазами.
— Иногда я тебя боюсь, — шутливо признался он ей как-то ночью. — Честное слово.
— Я сама себя боюсь, — сказала она, крепче к нему прижимаясь.
Юлия Сергеевна стояла у окна, ей не хотелось приниматься за дела, и, глядя на морозные завитушки по краям стекол, она вспоминала что-то забытое, детское, пушистое.
Когда вошедшая секретарша доложила о приходе Полякова с «Сельхозмаша», Юлия Сергеевна осталась совершенно спокойной. В первую минуту она даже подумала: не отказать ли? Ей не о чем было разговаривать с тем Дмитрием Поляковым, которого она потеряла, а своего — она хорошо знала — уже нельзя обрести. Она думала, и непроницаемая Елизавета Ивановна ждала, стараясь не мешать. Юлия Сергеевна легко прошлась по просторному кабинету. Глянцевито блестел паркет, спокойный серый ковер мягко пружинил под ногами. Большое, блестевшее чистотой окно пропускало много зимнего хрустального света. Нельзя подумать, что в этих стенах разыгрываются подчас яростные битвы в мирных на первый взгляд дискуссиях. Елизавета Ивановна об этом знала больше других и стояла молча и сосредоточенно. Юлия Сергеевна думала, красивый рот ее был плотно сжат. Елизавету Ивановну нельзя обмануть: Юлия Сергеевна лишь хотела казаться бесстрастной и спокойной. Почувствовав затянувшуюся паузу, она подняла глаза и улыбнулась:
— Хорошо, Елизавета Ивановна.
— Товарищ Поляков ждет внизу. — Пусть приходит.
Секретарша вышла. Юлия Сергеевна придвинула к себе бумаги и тут же отложила их. Подумала, достала из верхнего ящика стола зеркальце, поправила волосы, чуть припудрила под глазами и шею — губы она никогда не красила. Как просто — после стольких лет взять и прийти! Что ему понадобилось? Ради прошлого она готова потерять час-другой. Пусть войдет, надо и увидеть его наконец. Все, чем она жила последние годы, отступило. И детство, и юность, и война, и первая ее встреча с ним после войны — тогда она его любила. Нет, этот человек не для нее. Его сломила жизнь, а ей нужен сильный, если не выше ее по духу, то хотя бы ровня. Дмитрий оказался слишком слаб. Теперь любопытно взглянуть, узнать: зачем понадобилось ему приходить? Она постарается помочь, несомненно. Он слишком обездолен войной, слухам о нем и Солонцовой Юлия Сергеевна не верила, женская гордость не допускала даже мысли, что ее кому-то предпочли.