— С чем вы спорите? Действительно ведь колхозы обезлюдели.
— Николай Гаврилович, в колхозах людей больше, чем нужно! О какой производительности труда можно говорить? Колхозам нужен отток людей и приток машин. Взять ту же «Зеленую Поляну». Давайте посчитаем…
Дмитрий вместе с креслом придвинулся к столу — кресло скрипнуло.
Дербачев положил перед ним лист бумаги.
У Дмитрия стремительный косой почерк. Карандаш в больших, сильных пальцах похрустывал, цифры наскакивали друг на друга.
— Гм, — недоверчиво сказал Дербачев, вдумываясь. — Рассудил. А возможности государства? — И, переходя на «ты», быстро добавил — Тебе вынь и положь, проще простого. Так каждый дурак сумеет. А где взять?
— Тогда о чем говорить, Николай Гаврилович? Это экономическая необходимость. В сельском хозяйстве нужна революция. Колхозник не прежний мужик. Знаете, лапти, обряды, паневы. С него и спрос современный.
Техника, машины. Колхозник должен стать механизатором широкого профиля — трактористом, механиком, комбайнером. Иначе — чепуха, тупик. Нужно промышленное сельское хозяйство.
Дербачев ожесточенно потер переносицу, посмеиваясь про себя: «Давай, давай. Толкай речь. Агитируй меня за советскую власть».
— У нас немало намудрили, черт-те что намудрили, напутали! Главного не увидели — вот беда. Денежная, товарная система налицо, заинтересованность побоку. Этот процесс идет, его повернуть нельзя. Остается один выход, по-моему: скорее идти вперед. Слить крестьянина с рабочим, приравнять к индустриальному рабочему. И долой всякие побасенки. Ахают, охают о патриархальном мужике, о лаптях и паневах. Что за чушь? Слышал я как-то, читал. Наше спасение — в скорейшей индустриализации сельского хозяйства. — Дмитрий смял листок бумаги, сунул в карман. — Простите, Николай Гаврилович, собственно, не за тем пришел.
— Ладно, Дмитрий Романович, извиняться не стоит. Получился разговор такой — хорошо. — Он откровенно разглядывал собеседника. — Давно сельским хозяйством интересуешься?
— Я ведь родом из Зеленой Поляны. Мужицкого корня по матери. Читаю помаленьку, стараюсь быть в курсе. По роду профессии приходится думать о деревне. Что-то у нас не до конца продумано. Клепаем по раз утвержденному стандарту, и точка! Ни тебе ни вправо, ни влево от ГОСТа. Это аналогия. Чтобы поразмыслить да к местным почвам приспособить или что-то в этом роде — шалишь! Прожектер! Знай свой шесток. До сих пор никак не могу согласовать тему дипломной работы с шефом. «Сельхозмашины и повышение производительности труда». Иронизирует. «Поуже, говорит, возьми, поконкретнее, понадежнее». И с деревней так же. Ну где, скажите, записано, чтобы мужик без хлеба сидел? Простите, задержал я вас.
— Ничего. Вечер свободный? Едем ко мне. Перекусим. Самое время. Водки не обещаю, а чай будет. У меня тетя Глаша строгая. Там и договорим. Едем?
Не ожидая согласия, он нажал кнопку звонка. Ноготь на указательном пальце у него был искривлен и темнее остальных.
— Машину, Варвара Семеновна. Кончайте на сегодня. Вот отправьте, и все.
— Хорошо, Николай Гаврилович, — кивнула секретарша, забирая пакет, и через несколько минут Дмитрий сидел в машине рядом с Дербачевым, а еще через четверть
часа рассматривал просторную столовую в его квартире, тетю Глашу, принесшую дымящийся борщ, горячие тонкие, как папиросная бумага, блины, желтоватую сметану и кофе в затейливом фаянсовом кофейнике.
Дмитрий давно не ел и с аппетитом уплетал блины и иронизировал над собой. Выпала честь попасть в святая святых, сюда, вероятно, не заглядывали даже спецкорь!. Дербачев ему нравился, сумел заставить разговориться о самом наболевшем и блинчики уничтожал сосредоточенно, с жадностью.
— Грешный, с детства люблю блины. Так и не отвык. Ешь, ешь, не разглядывай. Тетя Глаша, тащите еще — мало! Добавить?
Дмитрий засмеялся:
— Да нет, хватит.
Тетя Глаша, румяная, пахнущая теплом, принесла новую тарелку блинов и сказала, что ее покойный муж любил закусывать блинами горькую. Дмитрий, прихлебывая кофе, вежливо ей кивнул.
— Знаешь, я как-то думал о твоей матери, Дмитрий. Жизнь давно оборвалась, а память осталась. Не та, газетная, трескучая, когда все искажается — не узнаешь. По-человечески просто помнится.
— Вы ее знали?
— Никогда не видел, а знать знал. Правда, странно? Вот ее нет, погибла. Представить, если бы жила… Взять сейчас, спросить: «Ну, как ты, Галина Ивановна, довольна?» Что бы она ответила?