Беспокойная, неуверенная в себе девчонка, какой я была всего пару часов назад, моментально ухватилась бы за любезно предоставленную мозгом трактовку «Да потому что выбирать было не из чего!», но взрослая и умная женщина, которую обласкали, отлюбили и убедили в собственной неотразимости и которой я чувствую себя сейчас, отвергает все происки воспалённой фантазии, восстанавливает сбившееся дыхание и спокойно произносит:
— Что ты имеешь в виду?
Пауза затягивается, и мне по-прежнему очень, очень страшно. Особенно потому, что я всё ещё лежу на груди Петра и отчётливо слышу, как громко колотится его сердце, будто ему страшно не меньше моего.
— Ну, ты же очевидно не хотела быть со мной.
Отодвигаюсь, усаживаюсь рядом и недоверчиво смотрю на него, замечая, как былое веселье во взгляде бесследно испаряется, а на лицо ложится тень. Словно передо мной совершенно другой человек, растерзанный и сокрушённый, только я до сих пор не могу понять, как так вышло, что я дышала им, а он считал, что мне не нужен.
— С чего ты взял? — спрашиваю.
Пётр сглатывает — бесшумно, я замечаю это лишь по движению кадыка.
— Ась, это… стрёмно… и неприятно.
— Расскажи, — настаиваю я, хватаю его руку и переплетаю наши пальцы. — Просто расскажи мне. Ведь это ничего… это ничего не изменит.
— Ты уверена? — спрашивает он, и в голосе дрожь, которой я никогда не слышала раньше.
Пётр вздыхает, переводит взгляд на чёрную кирпичную стену напротив и долго молчит. Проваливается мыслями куда-то совсем далеко, и я боюсь шевельнуться, потревожить его, но вместе с тем убеждаю себя, что сказанное точно ничего не изменит. Я же уже всё решила — решила дать нам этот второй шанс и бороться до самого конца.
— Понятия не имею, что ты тогда сделала со мной под этим грёбаным фонарём у себя во дворе, — усмехнувшись, медленно произносит Пётр. — Приворожила? Околдовала? Заморочила голову? Как ещё объяснить то, что уже через секунду я был готов идти за тобой хоть на край света? В тебе всё было… не так. Болтала о воображаемой собаке, рисовала ручкой узоры на пальцах, тащила домой уродливые растения, ела ананас с перцем, презирала Новый год, но при этом радостно загадывала желания. Краснела, будто школьница, и трахалась, будто…
— Но ты ушёл.
Пётр переводит на меня взгляд, спокойный и мягкий.
— Ты хотела, чтобы я ушёл.
Быстро целует мои пальцы, встаёт, шлёпает босыми ногами на кухню и в полумраке достаёт из шкафа бутылку с янтарной жидкостью, щедро плещет в пузатый бокал. Пересаживаюсь в угол дивана, подобрав под себя ноги, и обнимаю мягкую подушку спинки, следя за его действиями.
Это правда. Я хотела, чтобы он тогда ушёл. Потому что не могла поверить, что мужчина с внешностью греческого бога и лучшими поцелуями на свете, по памяти цитирующий моих любимых писателей и так органично смотрящийся на моём диване с кружкой дешёвого шампанского в руках, захочет остаться. Так не бывает. Одна ночь под залпы фейерверков бывает, всё остальное — фантастика.
— Но желание вернуться к тебе и коснуться тебя было настолько оглушающим, — продолжает Пётр, — что у меня не оставалось другого выхода, как взять и приехать. И молиться, чтобы ты не прогнала. И ты не прогнала. Пустила. Разрешила быть с тобой. А уж каким героем я себя чувствовал, когда привёз тебя сюда и ты согласилась остаться.
Он снова усмехается, опирается спиной о столешницу, делает глоток и задумчиво смотрит на бокал.
— В тебе всё было не так, Ась. И мне нравилось это всё. А ещё нравилось, как ты смеялась над моими идиотскими шутками, как громко сопела, когда утыкалась мне в шею. Как забавно пританцовывала, когда варила кофе по утрам, думая, что я не вижу, а потом приносила чашки в постель и дула на них, чтобы разбудить меня ароматом. Как ловко двигала бёдрами, когда сидела на мне сверху, закрывала глаза, сжимала свою грудь руками и сквозь стоны продолжала рассказывать про битников. Как хваталась за кошелёк каждый раз, когда нам привозили еду, и как морщила нос, когда я снова не давал тебе заплатить. Мне нравилось, что ты молча поливала мой цветок и кормила моего кота. Что ты мгновенно находила себе занятие, стоило мне отвлечься на чтение новостей или почты, не ныла и не требовала внимания. Мне нравилась ты вся. Целиком.
Я несмело улыбаюсь, гоняя в памяти эпизоды из тех новогодних каникул. Не думала, что все те мелочи, на которые я не обращала внимания, были так для него важны. Я вообще только вчера начала осознавать, что кто-то может увидеть французскую небрежность в моей заурядности и найти целую вселенную в моей обыденности. Пожалуй, мне ещё потребуется время, чтобы с этим смириться, а пока я слежу взглядом за Петром, который обходит диван и садится, вытягивает ноги, откидывает голову на спинку и поднимает глаза к потолку. Протягивает мне бокал, я беру и делаю крошечный глоток.