А потом я начинаю говорить — сначала невнятными междометиями, затем оборванными предложениями. И когда Сонька ложится прямо на снег, я мгновенно плюхаюсь рядом, смотрю на барашки облаков на холодном аквамариновом небе и собираю, наконец, мысли в длинные, ещё путанные фразы. И рассказываю обо всём.
О том, что все эти дни прятала ещё дальше, чем неподдельную скорбь.
О цене ошибки, о вреде нерешительности и страхов, об уроне, который способен нанести один-единственный разговор, если он не случился. О рубце, в который может превратиться крохотная детская ранка, и о бреши, которая может появиться на месте этого рубца. О том, что я до сих пор себя не знаю и могу творить ужасные, чудовищные вещи, совершенно не отдавая себе в этом отчёта.
Потому что пока я думала, что в третьем углу нашего гнусного любовного треугольника Варя, а Пётр думал, что Кирилл, на самом деле там тоже была я. Моё неосознанное. Которое всё разрушило.
— Потому что я монстр, — произношу я сорвавшимся голосом.
Сонька выпускает струйку сизого сигаретного дыма в небо, раскидывает руки в стороны и двигает ими вверх и вниз, делая ангела.
— Ты не монстр, Ась, — наконец говорит она. — Ты монстера.
_____
[1] Трипофобия — боязнь кластерных отверстий.
[2] Прозопагнозия — утрата способности узнавать лица.
Часть IV. Monstera deliciosa
Глава27
Их называли монстрами.
Беспощадными чудовищами, живущими на границе тёмной влажной сельвы и сухой колючей саванны. Приманивающими, оглушающими, опьяняющими, высасывающими силу, протыкающими плоть своими щупальцами и сжирающими заживо. О них ходили легенды, их боялись, ими пугали — маленьких южноамериканских детей и достопочтенную публику Старого Света. Их называли монстрами.
Пока один храбрый путешественник не рискнул отправиться в Мату-Гросу, чтобы, отбросив предрассудки, попытаться их найти и приручить. И узнал, что они действительно приманивают, но не наркотическими ядами в тонком аромате своих цветов, а тенью причудливых метровых листьев в форме рваного, раненого сердца. Они не высасывают силу, а даруют её, питая путников сладкой мякотью своих плодов. У них нет щупалец, только тянущиеся к свету, к людям, к миру воздушные корни, которые обнимают, обвивают и крепко к себе прижимают, чтобы не убить, но стать последними объятиями для ослабевшего, умирающего от жажды животного или истекающего кровью солдата на губительном фронте Чакской войны. Они спасают, и на краях их огромных листьев выступают капли клейкого сока — их слёзы.
Их называли монстрами, считая убийцами и людоедами, а они всё это время ждали, пока кто-то найдёт их в дождевых лесах Амазонии и поймёт, что монстера — это не только чудовище, но и чудо.
Мы возвращаемся в город утром десятого января — в последний день новогодних каникул. В моей квартире пусто и тихо, лишь внезапно потревоженные пылинки кружат в острых лучах солнечного света. Я бездумно следую привычному алгоритму: поставить телефон на зарядку, наполнить Германа горячим кофе, полить цветы, минут двадцать потоптаться под тёплым душем, смывая былое, тяжёлое, неисправимое. А потом влезаю в кигуруми, возвращаюсь в гостиную и замираю рядом с кадкой с монстерой.
Однажды, много месяцев назад, будучи в торговом кураже, я продала её. Но на следующий день со мной связалась покупательница и сообщила, что передумала, поскольку начиталась в интернете статей про монструозную сущность этой лианы, энергетический вампиризм и обязательную смерть владельца от асфиксии. Тогда я подумала, что нет никакого смысла убеждать взрослого человека, что всё это голословность, суеверия и прочий обскурантизм, поэтому вернула деньги, убрала фотографии своего домашнего чудовища с сайта и решила оставить его себе навсегда. И теперь понимаю, что была права.
Потому что это моя монстера — пугающая одних и спасающая других. Сложная, запутанная, нелогичная, чудовищная и чудесная. И сейчас, когда я касаюсь рукой плотных стеблей, пропускаю пальцы в прорези на крупных сердцевидных листьях, я чувствую, что пришло время принять монстеру в себе. Принять себя. И пойти к человеку, который, кажется, принял меня раньше, чем я сама это сделала.
Который не сражался с монстрами вместо меня или ради меня, а захотел остаться со мной, когда оказалось, что монстр — это я.
Одна минута. Столько времени мне требуется, чтобы сменить кигуруми на джинсы и худи, попытаться немного просушить волосы феном, схватить пуховик и выскочить за дверь. А затем бежать по обледеневшим дворовым тропинкам, щурясь от яркого солнца, случайно угодить ногой в сугроб, чувствуя засыпавшийся в ботинок снег, рваться к цели, очень смутно представляя дорогу, но рваться, всё равно рваться и, вздрогнув, остановиться, когда рядом тормозит белая «ауди».