И постепенно мне начало казаться, что если раньше я была монстерой дикорастущей, застрявшей где-то там, на границе сельвы и саванны, то сейчас стала одомашненной, спокойной, холёной, окружённой заботой и любовью, вот-вот готовой зацвести.
Пётр приезжает на фестиваль к окончанию бурной торговли, впереди лишь концерт на главной сцене, и мы уже позволяем себе расслабиться и полениться, наблюдая, как рабочие разбирают шатёр и грузят всё по машинам. О его приходе я узнаю по мокрому носу, ткнувшемуся мне под коленку, а потом на меня прыгают, радостно повизгивают, энергично машут хвостом, двадцать раз обнюхивают и предпринимают очередную неудачную попытку повалить, сесть сверху, тяфкнуть «Моя!», а потом зализать до смерти. Пётр ведёт себя куда приличнее, лишь обнимает сзади, целует в щёку и замирает так ненадолго, пока Кешью разрывается между желанием обниматься третьим и пойти понюхать ещё вон тех людишек.
— Как дела на работе? — спрашиваю я, накрывая его руки на моём животе своими.
— Ммм, нормально, поработал на десять дней вперёд.
— Ого, у тебя какие-то планы?
— Может, и планы… Пройдёмся до леса? Собакен ещё толком не набегался сегодня.
Мы пересекаем по-прежнему оживлённую лужайку, соскакиваем с асфальтированной дорожки на лесную тропинку и немного отходим от толпы, прежде чем спустить Кешью с поводка и синхронно хмыкнуть, глядя, как тот оголтело уносится в лесную глубь, лишь пятки сверкают.
Какое-то время мы мирно прогуливаемся по тропинке, рассказываем, как прошёл день, обмениваемся новостями и прикосновениями, а потом я срываю с куста жёлтой акации нераспустившийся бутон, кручу его в пальцах и спрашиваю:
— Вы в детстве называли эти штуки бананами?
— Угу.
— И ели их? — С этими словами я закидываю бутон в рот, задумчиво жую и пожимаю плечами. — Ничего общего с бананами.
— Ась, — мягко произносит Пётр, долго и пытливо меня рассматривая. — Ты это… придумала?
— Неа, — мотаю головой и улыбаюсь. — Вспомнила.
Он находит мои губы мгновенно, и я обвиваю руками его шею, встаю на носочки, тянусь, прижимаюсь, делюсь этой маленькой радостью и каждой клеткой своего тела чувствую ответную.
— У тебя во рту трава, — тихо смеётся Пётр.
— Это бананы! — возражаю я.
— Фу, какая гадость! — кричит проносящаяся мимо Рита с веткой в руках, а за ней, закинув язык на плечо, мчится Кешью. — Снимите уже себе номер!
— Кстати, Ась, об этом… — Пётр неохотно ослабляет объятия. — У тебя какие планы на следующие десять дней? Нет, подожди, по-другому. Ты можешь отложить все свои планы на следующие десять дней?
Я непонимающе вскидываю бровь, и он поясняет:
— Просто я действительно снял номер.
— В гостинице? Зачем?
— Не знаю. Вид из окна хороший. — Пётр пожимает одним плечом и лукаво улыбается. — На Невский проспект.
— В смысле? — тут же таращу глаза я. — Невский проспект — это как Невский проспект в Петербурге?
— Он самый.
— Ты снял номер в отеле в Санкт-Петербурге?!
— Ну, я подумал, что зимой у нас с тобой поездка не сложилась, а сейчас лето, погода классная, белые ночи опять-таки… Почему бы не съездить деньков на десять?
— Серьёзно? А работа?
— У меня отпуск. У тебя тоже.
— У меня отпуск?
— Да, Надя в курсе и не возражает. А «Травы» ты же можешь отправить на каникулы в любой момент, так?
— Так, но… Кешью?
— Сонька с Матвеем возьмут его к себе, я договорился. Будут привыкать к маленькому метеору, который крушит квартиру, но всё равно клёвый.
— А Платон?
— Уже отвёз его к Наташке, она счастлива. Осваивает швейную машинку и обещает сшить ему пару ночнушек.
— А?..
— Это всё, Ась. Всё под контролем и нас дождётся. Ты поедешь со мной в Питер?
Конечно, я поеду с ним в Питер.
И мы пройдём пешком весь Невский от Московского вокзала до Дворцовой площади, отстоим очередь в Эрмитаж и съедим по пышке, зависнув на середине Троицкого моста. Мы будем кидать монеты на постамент у скульптурки зайца Арсения на Заячьем острове, посидим на массивных ступенях здания биржи и поднимемся на колоннаду Исаакиевского собора, чтобы долго любоваться закатом. Мы будем есть шаверму, передразнивать крикливых северных чаек и отправлять всем открытки с рисованными котиками.