— Работать. В «Пенке».
— Можно расценивать это как приглашение на вечеринку Шрёдингера? — веселится Сонька.
— Однозначно. А теперь прошу меня извинить, — он кивает на папку в руках, — дела зовут. Софья, заходи чаще.
— Всенепременно! — радостно обещает она, снова упирая подбородок в ладони и улыбаясь. А когда Пётр отходит от нашего столика, докладывает: — Боженька, я ослепла.
— От его неземной красоты? — хмуро спрашиваю я.
— От того, как между вами искрит, дурочка.
— Сонь, «искрит» — это клише. Никто так не говорит.
— Подбирать слова — твоя работа, — пожимает плечами она. — Моя — замечать и делать выводы.
Несколько секунд я смотрю на Соньку, а потом с шумом отодвигаю стул и встаю.
— Прошу меня тоже извинить, — с напускной церемониальностью раскланиваюсь я. — Взрослые решения зовут.
Преисполнившись уверенности, пересекаю зал, захожу в служебные помещения, стучу в дверь подсобки и распахиваю её. Пётр стоит посреди комнаты, ещё даже пальто не успел снять, и я твёрдым голосом спрашиваю его:
— Можно тебя на минуточку?
— Только на минуточку! — предупреждает сидящая за столом Надежда, не отрывая взгляда от монитора. — Ладно, на две. Но ты мне нужен!
— Да, госпожа, — усмехается Пётр и выходит за мной из подсобки.
Едва я открываю рот, как из кухонного проёма высовывает голову Майя Давидовна:
— Петруша, ты голоден? Обедать будешь?
— Было бы неплохо.
— Сейчас что-нибудь соображу, — улыбается она, снова скрываясь на кухне.
— Софья уже ушла? — спрашивает меня Пётр. — Поешь со мной?
— Нет, — разом отвечаю на оба вопроса. — Послушай…
В служебные помещения заходит Ярослав, дефилирует мимо нас с подносом грязных чашек, оставляет их в мойке, а потом, мыча под нос какую-то мелодию, возвращается в зал. Выделенная мне минуточка стремительно тает, и я оглядываюсь по сторонам, пытаясь сориентироваться, где в этой дурацкой кофейне можно поговорить без чужих глаз и ушей. А потом, полная всё той же уверенности, делаю несколько шагов, открываю дверь кладовки и захожу внутрь.
Вдоль стен узкого прямоугольного помещения — стеллажи. На них пакеты с мукой, банки с консервированными фруктами, бутылки масла и что-то ещё, что я не успеваю рассмотреть, потому что ловлю себя на мысли, что было бы здорово усадить Петьку на лежащие в углу семидесятикилограммовые мешки с кофейным зерном, сесть сверху и оттрахать до пресловутых искр из глаз. Трясу головой, оборачиваюсь, скрещиваю руки на груди.
Он заходит следом, прикрывает за собой дверь, и теперь крошечная комнатушка освещена лишь тусклой лампой у потолка.
— Теряюсь в догадках, — медленно говорит Пётр.
— Прекращай, а? — прошу я.
Он склоняет голову набок и прищуривается.
— Не надо вот этого всего, ладно? — продолжаю я. — Многозначительных шуточек и намёков. Не надо. Я виновата, что дала повод. Но давай сейчас остановимся. Я хочу здесь работать. Мне нужна эта работа. Но очень тяжело работать, когда ты…
Я сбиваюсь и затравленно смотрю на него. Он молчит, залом между бровей становится глубже.
— Дружить у нас не получится, мы выяснили, — говорю я, продолжая усердно возводить кирпичную стену. — Давай попробуем держать нейтралитет. Всё, что между нами было, давно в прошлом. И не нужно это ворошить.
— Ась, я хочу объяснить…
— Не надо ничего объяснять. Всё и так предельно ясно. У каждого своя жизнь, личная в том числе, давай ей и заниматься. Свободные отношения — это совершенно не мой вариант. Не подходит. Вообще. Никак.
Его взгляд тяжелеет. В кладовке воцаряется гнетущая тишина, и мне кажется, что я слышу, как рвётся последняя нить, когда-то нас связывающая.
— Она другому отдана и будет век ему верна, — мрачно вздыхает Пётр.
У нас сегодня что, поэтический вечер Пушкина? К чему это вообще? Но уточнять нет никакого желания. И сил разбираться, почему я когда-то была недостаточно хороша для него, а теперь вдруг снова стала вызывать интерес, тоже нет.
— Ты меня очень отвлекаешь своим поведением, — говорю.
— Ась, я…
Он протягивает руку, но я рефлекторно делаю шаг назад, упираясь пятками в мешки с зерном.
— Не надо… меня трогать. Пожалуйста.
Снова вздыхает, убирает руки в карманы пальто. На лицо будто ложится тень.
Я не боюсь его прикосновений, нет. Я боюсь себя. Боюсь, что растеряю всю свою уверенность, не сдержусь и уткнусь носом в его шею, наполню лёгкие его древесным запахом, закрою глаза и рухну в пропасть, где разобьются вдребезги все мои взрослые решения.