Я не хочу больше тут быть. Я не хочу больше быть с Никитой.
Потому что он никогда не любил меня. Он самоутверждался за мой счёт, питался моей энергией, получал удовольствие от того, что я всегда верной собачонкой была рядом. Но не любил.
Начиная с того дня на вокзале, когда вынудил меня пойти с ним на свидание, заставив почувствовать себя виноватой в том, что перепутала дни, а ему пришлось ночевать в зале ожидания и покупать второй букет. Но я ничего ему не обещала.
Или когда, несмотря на мои протесты, начал звать меня булочкой или солнышком, которое в его исполнении звучало как «слонышко», тем самым внушив мне, что я толстая, заставив годами сидеть на мучительных диетах, худеть, толстеть и покрываться растяжками. Но я никогда не была толстой, я была нормальной. Это он не вышел ростом и шириной плеч, а отыгрывался на мне.
Или когда упрекал меня, что я слишком много времени уделяю учёбе, потом — работе, потом — какому-нибудь фикусу. Что я не отвечаю на телефон, когда он звонит. Что забываю о том, что мы будто бы о чём-то договаривались. Что слишком заморачиваюсь из-за каких-то ничего не значащих поцелуев с Викой. Что сама вынудила его.
Я была виновата во всём, абсолютно во всём, и я искренне в это верила и пыталась искупить вину. Конечно, я виновата. Я сломанная и неполноценная, такие всегда виноваты. И любовь Никиты — это моя удача, благословение и высшая награда.
Только это не любовь была, а эмоциональное насилие. Он не принял меня, сломанную и неполноценную, а попросту доломал.
Никита никогда не любил меня. А ещё сильнее я не любила себя, пока была с ним.
И я почему-то понимаю это только сейчас, воткнув зубчик вилки в треклятую горошину.
Четыре. Года. Спустя.
Бесшумно отодвигаю стул, встаю из-за стола и выхожу из комнаты.
— Ась! — кричит Никита мне вслед. — Принеси ещё картошечки, а то тут закончилась!
Взрослые люди расстаются красиво. Озвучивают свои претензии, обосновывают своё решение, прощаются и расходятся, иногда — друзьями. Взрослые люди не устраивают показательных выступлений в присутствии десятка гостей. Взрослые люди хотя бы говорят вежливое «Прости, но я тебя не люблю».
Мне двадцать четыре года, но я ни разу не взрослая. Я всё та же до смерти перепуганная семнадцатилетняя выпускница, напившаяся водки из горла, кинувшая свою золотую медаль в реку и решившая рваться на свободу, чего бы ей это ни стоило. И я устала просить прощения. Устала быть удобной.
Поэтому я появляюсь в дверном проёме в куртке и с сумкой на плече. Несколько секунд всматриваюсь в лицо Никиты, уже ничего, совершенно ничего в нём не ища, лишь замечая, как в немом вопросе его брови ползут на лоб.
— Ась?
В голосе угроза. Я научилась различать все эти крошечные оттенки и понимать, что опять что-то делаю не так, в чём-то провинилась. Только больше это на меня не действует.
— Никит, — говорю я. — С днём рождения. И иди на хуй.
У меня есть правила. Свои всегда и никогда. Например, я всегда держу рабочие дела в полном порядке и никогда не связываюсь с несвободными мужчинами. Правда, на деле получается, что я могу довести рабочие дела до состояния хаоса и просить несвободного мужчину помочь мне с ними разобраться, да так, что в результате он становится свободным.
Но одно своё никогда я ни разу не нарушала. Пока. Я никогда не давала людям вторых шансов. С того момента, как однажды дала, а потом горько об этом пожалела.
Возможно, если бы мы с Никитой расстались вовремя, мне бы не было так больно. Возможно, я бы не препарировала наши отношения годами, не пыталась анализировать их, не задыхалась под тяжестью ночных рефлексий. Возможно, я бы смогла запомнить только хорошее, выпрямиться и пойти дальше.
Возможно, я бы не убедила себя, что меня нельзя полюбить.
Пётр в моей жизни появился внезапно и за короткое время, казалось, пошатнул мои убеждения. Но потом всё встало на места: стоило мне подумать, что он особенный, стоило помечтать о чём-то большем, чем просто секс, как он выбрал другую женщину. Напомнив, что я не создана для любви.