Помехи. Шипение. Потом — голос, искажённый временем и страхом:
"Этому тирану из 'Гипериона' нельзя верить. Этот человек опасен, он безумен..."
Голос прервался, заглушённый резким скрежетом. Коул нахмурился, подкрутил громкость.
"...но любая цена оправдана во имя науки... военные могут лучше финансировать исследования..."
Следующие слова утонули в шуме, но потом снова пробились сквозь помехи:
"Машина Уэллса... после того, как мы использовали полученные данные… перестраивает человека на молекулярном уровне, делая его сильнее, быстрее, умнее..."
Коул замер.
"Гиперион даже начали разрабатывать какие-то устройства и бронекостюмы на основе расшифрованных данных..."
Запись кончилась. Но в голове у него теперь звучал новый вопрос: «Если учёные добились успеха... что пошло не так?»
Коул откинулся на спинку стула, его взгляд скользнул по разбросанным бумагам.
Резервная лаборатория. Первая, по словам Джоан, была разрушена. Но если там остались хоть какие-то данные... Там могут быть ответы.
"Гиперион... Машина Уэллса... улучшенный геном..."
Это были не просто обрывки информации. Это была карта. Карта того, что превратило Горький-17 в ад. И, возможно, ключ к тому, как этот ад остановить.
***
Туалет полицейского участка. Стены, испещрённые трещинами, будто паутиной времени. Разбитая кафельная плитка хрустит под ногами. Грязное зеркало над раковиной, затянутое плёнкой пыли и грязи, отражает лишь обрывки реальности — искорёженные силуэты.
Медуза стоит перед ним. Нет. Не он.
Оно.
Воспоминания. Они накатывают волнами, как прибой, неся в себе последние остатки его человечности.
Ян Курац. Специалист по глубоководной фауне. Человек, который когда-то часами просиживал перед аквариумами, заворожённый мерцанием существ, рождённых в вечной тьме. Он восхищался их странной, чужеродной красотой.
Смешно. Теперь он сам — экспонат.
Тело, которое он не просил. Кожа, покрытая грубой чешуёй. Щупальца, растущие из его спины, живущие своей жизнью, реагирующие на опасность быстрее, чем он успевает подумать. Всё, что осталось от него — обрывки одежды. Рваный пиджак, изодранный в боях, и брюки, превратившиеся в лохмотья.
Он пытается не смотреть в зеркало. Но не может.
Он хватается за раковину, его когти впиваются в фарфор, оставляя царапины. В голове — какофония из голосов:
— Ты больше не человек.
— Ты монстр.
— Ты ошибка.
Одно из щупалец вдруг дёргается, бьёт по стене. Штукатурка осыпается, трещина расходится, как молния. Он не контролирует это. Не контролирует себя.
Ярость подкатывает комком к горлу. Он орёт, бьётся головой о зеркало. Стекло трескается, дробит его отражение на десятки кусков. Теперь он видит себя множеством — каждый осколок показывает другую часть кошмара: здесь — большие глаза, здесь — рот, растянутый в беззвучном крике, здесь — извивающееся щупальце.
На полу — осколок стекла. Острый как бритва. Один точный разрез — и всё закончится. Он поднимает его, подносит к горлу. Рука дрожит. Щупальца вдруг сжимаются в комок, будто пытаются сдержать его. Дыхание. Частое. Громкое.
«Сделай это. Освободись.»
Но за дверью — голоса.
Джоан спорит с Яреком — её голос резкий, как всегда, когда она напугана. Коул что-то говорит Тьерри — спокойно, расчётливо. Они ждут его. Они нуждаются в нём.
«Они бы погибли, если бы не я. Я спас их.»
Осколок падает на пол, звенит. Он схватил его так сильно, что рассек себе ладонь. Но он даже не почувствовал. Он хватается за голову, за эту деформированную черепную коробку, в которой ещё теплится разум.
«Как такое возможно? Почему я всё ещё могу думать? Все, кого я знал, стали тварями. Сошли с ума. Умерли. Но не я. Француз говорил, что в его лаборатории смогут помочь.»
Частичка надежды. Она слабая. Хрупкая. Но её хватает.
«Может быть... может быть, я ещё смогу стать прежним? Но если нет...»
Если он всё же сойдёт с ума — он сделает всё, чтобы Коул и его люди не пострадали.
Даже если это будет последнее, что он сделает.
***
Заброшенный полицейский участок. Архив.
Тьма в подвале была густой, почти осязаемой. Светильники, поставленные на стол, отбрасывали тени на стеллажи, забитые папками с делами.