Больная сразу распахнула глаза и с радостной улыбкой сделала усилие, чтобы приподняться.
- Тавра, наконец-то! Я боялась, что ты тоже ушла из дома... и что я не успею попрощаться с тобой...
Она взяла девушку за руку, и прекрасное, совсем молодое лицо Динамии – такое, каким Тавра впервые увидела его когда-то, – оживилось бледным румянцем.
- Тавра, – продолжала домина стратига, – я вспоминаю время, когда мы в первый раз увидели друг друга. На невольничьем рынке. Ты была такая маленькая, но очень живая и смышлёная... Едва взглянув на тебя издалека, я поняла, что не уйду без тебя, что отдам любые деньги, но заберу тебя домой... Я никогда не рассказывала тебе о том, что много лет назад, ещё до рождения Стефана, у меня была дочь... Крошечная прелестная малютка... Но я не уберегла её...
Динамия умолкла, посмотрела Тавре прямо в глаза и прибавила с тихой невыразимой печалью:
- Её забрала Степь...
Тавра подумала, что больная бредит. Никто никогда в этом доме даже словом не обмолвился о том, что у Стефана была сестра.
- Да, да, Степь никогда не возвращает то, что однажды попадает к ней, – повторила Динамия. – Так здесь говорят... Но, знаешь, Тавра, я в это не верила... И оказалась права. Степь всё-таки отдала мне мою девочку, только она стала немного другой... Она стала похожей на тебя, ты стала ею... Ты ведь понимаешь, о чём я говорю?
Глотая соль подавленных слёз, Тавра молча пожала ей руку.
- Я знала, – продолжала Динамия ещё радостнее, хотя голос её всё слабел, – я знала, что ты поймёшь меня... Помнишь, ты сказала мне однажды, что созерцание Степи возвращает твою душу к твоим истокам? А шёпот трав говорит с тобой голосами твоих предков? Тогда я не поняла тебя... Ведь я пыталась убедить себя в том, что дала тебе всё, чтобы ты почувствовала себя счастливой, чтобы мои родные, мои самые любимые люди стали твоей семьёй... Но теперь, в болезни, в бреду, как часто я вспоминаю твои слова! Ты права, Тавра: ты принадлежишь Степи! И однажды ты вернёшься в её лоно...
Холодная рука домины стратиги в последний раз сжала тёплые пальцы Тавры, а затем бессильно упала на покрывало.
У Тавры стучало в висках. Ледяной холод кружил вокруг неё, кружил в её крови; лоб покрылся испариной. Никогда ещё ей не было так страшно.
Шорох смерти надвигался, рос и будто грозил скоро заполнить собой всю комнату.
С горькой растерянностью, с внезапным осознанием непоправимой утраты, Тавра опустилась на колени у ложа своей покровительницы. Сердце девушки было готово разорваться от отчаянной несправедливости судьбы, от ощущения бессилия человека перед непобедимой властью смерти.
Большие руки стратига Диофанта легли на плечи девушки. Эти руки страшной тяжестью придавили Тавру к земле.
Но она не противилась. Беспомощно стояла на коленях, она видела над собой неузнаваемое искажённое лицо мужчины, известного твёрдостью своего духа, его опухшие, плачущие глаза, его искривлённый рот.
- Диофант... любимый, прошу, – едва слышно проговорила Динамия, остановив свой меркнущий взгляд на лице мужа. – Позаботься о Тавре...
Она захрипела, но Тавра всё же сумела разобрать её последние слова:
- Тавра, не оставь Стефана... Я знаю, ты любишь его...
Только сейчас Тавра поняла, что слышит голос человека, которого она больше никогда не увидит.
Ей хотелось рассказать Динамии о своих чувствах к ней, и о своей горячей признательности, и о беззаветной преданности. Но её зубы лишь выбивали мелкую дробь. И вдруг, бурно зарыдав, девушка упала к ногам стратига.
Как в тумане она видела лицо склонившегося над ней Фирса; она едва переставляла ноги, когда старый слуга выводил её из покоев госпожи.
Девушку отвели в её каморку и напоили чем-то терпким, дурманящим рассудок.
Не прошло и пяти минут, как Тавру сморил тяжёлый сон.
Глава 11
В доме фарнабского стратига Диофанта Анемаса курился ладан и, несмотря на солнечный день, горели светильники.
Госпожа Динамия, тоненькая и хрупкая, как весенняя веточка, сломанная бурей, лежала на роскошно убранном ложе. Вокруг неё тихо хлопотали слуги. Стратиг сидел в кресле, скорбно склонив голову; рядом с ним, положив руку ему на плечо, стоял Стефан.
Тавра, точно тень замершая у стены, с острой жалостью вглядывалась в его бледное лицо: горестно опущенные уголки рта, глаза тусклые, потерявшие свой обычный блеск, веки воспалённые. Видно было, что Стефан всю ночь оплакивал умершую мать. Её смерть потрясла его несказанно.