Глава 1 Ветер
- Готова, Ада? Я начинаю обратный отсчет.
Я коротко киваю. Пальцы стискивают подлокотники кресла, будто из кабинета психиатра меня вот-вот зашвырнет в космос. Сквозь узорчатую мелкую сетку листьев рябины за окном льется, как золото в колбу алхимика, дистиллированное летнее солнце. Игла проигрывателя чертит кривую по пластинке. «Времена года» Вивальди.
- Расслабься, Ада. Кресло - не катапульта. Семнадцать.
Мария Павловна устроилась в соседнем кресле как подружка, а не строгий врач. Покачивая стройной ногой, она попивает чай и заедает собственным домашним пирогом. Тот на столике между нами, пышный, сдобный, утыканный запекшимися вишнями, как живот заточкой. Впрочем, о последнем сравнении в кабинете психиатра лучше молчать.
- Выпей чаю. И угощайся, пожалуйста, пирогом, вчера вечером пекла. Шестнадцать.
Почему она так себя ведет? Надеется создать ощущение домашнего уюта? Думает, так я лучше поддамся гипнозу? Или это просто привычка заботиться? Дочь давно взрослая, а может, детей у психиатра и не было никогда... Впрочем, скорее всего, Мария Павловна ласкова, потому что я особенная пациентка. Уникальная. Мою болезнь так и называют: синдром Избранного. Только вот симптомы я… не помню. Я прилежно пью таблетки, и симптомов давно нет. Но меня все равно не выпускают. Говорят, еще не готова. А я думаю, я, точнее, моя болезнь, слишком ценна для врачей. Я сокровище, чудо. А сокровище стерегут. А чудо не отпускают гулять по улице.
По-другому мою болезнь называют синдром путешественника по мирам. Вот только по каким мирам меня угораздило путешествовать - не помню. Не помню, как попала в эту клинику, когда. Мария Павловна утверждает, гипноз поможет вспомнить.
Тревожно воют скрипки – «Гроза». Игла скачет по пластинке, выписывая то ли агонию сердца на ЭКГ, то ли галлюцинирующий мозг на ЭЭГ. Я отпиваю прозрачный зеленый чай. Откусываю пирог, мягкий и сладкий, идеальный, как вся выпечка Марии Павловны, и давлюсь вишней.
- Пятнадцать. Помочь? - Мария Павловна тянется ко мне. Пока не коснулась, я откашливаюсь и торопливо сиплю.
- Спасибо, не надо.
- Тебе комфортно? Прислушайся к ощущениям. Хочется что-то изменить?
Смиренно прислушиваюсь к себе. Я уютно устроилась в кресле, в животе уютно устраиваются пирог и чай. Гроза поклокотала и стихла, новая мелодия льется растаявшим мороженым, этот вкус почти ощущается на языке. Все хорошо, только немного холодно в груди. Будто там дырочка, и сквозь нее дует ветер. Будто я потеряла что-то, давно, и ранка этой потери все не может затянуться. Я ерзаю в кресле.
- Великолепная пластинка, - как бы сама себе говорит Мария Павловна. – Столько эмоций в музыке, но - заметила? – они не сметают тебя. Ты смотришь, как поднимается ветер, сыплет дождь, ревет буря, но ты отделена от природного буйства оконным стеклом. Ты дома, в безопасности. Такими же должны быть твои эмоции. Отделенные прозрачным стеклом, они не могут смести тебя. Ты спокойна, Ада? Четырнадцать.
У нее, наверное, красивое лицо. Еще молодые, выразительные глаза, четко очерченные губы, высокие скулы. Я киваю, и Мария Павловна улыбается.
- Тринадцать. Выпей еще чаю и перейдем к заключительной фазе сеанса.
«Выпей чаю» больше похоже на внушение. Мария Павловна хоть и выбирает формулировки помягче, не может оставить привычки гипнотерапевта. Я фыркаю. Любые вариации: «ваше тело расслаблено», «веки тяжелеют» вызывают у меня противоположную реакцию - бунт.
- Ну, что ж, не пей. Можешь подремать, если хочется. Я же вижу, у тебя глаза слипаются. Двенадцать.
Глаза, и правда, сами закрываются. Уютное кресло действует или горячий чай?
- Одиннадцать. Ты слишком прислушиваешься к музыке, Ада, пытаешься разъять ее на составляющие. Не нужно. Дай ей нести тебя. Что ты чувствуешь?
Музыка валится рваными кусками: порывы ветра. Губы сами шепчут.
- Холодно в груди.