Денис проснулся посреди ночи.
Вагон раскачивало — нехорошо как-то, тяжело. Пожалуй, даже страшновато, с сильным креном влево-вправо. За чёрным окном летела глубокая темнота. Как будто в батискафе, который погрузился на самое дно Нью-Йоркской впадины и исследует руины разрушенного и затонувшего го-рода. Только с чего батискаф так качает? Денис представил себе огромного кальмара, схватившего аппарат щупальцами (он читал, что ещё есть такие, архитойтисы называются) — и сам испугался, жутко стало смотреть в темноту. Он отвернулся от окна и только сейчас понял, что внизу горит свет — синеватый ночник — и слышатся негромкие голоса.
Отец и мама не спали.
Денис чуть выдвинул голову над краем полки.
Мама сидела, поджав ноги и прислонившись виском к вздрагивающей стене вагона, в углу и смотрела, как Борис Игоревич разбирает на разостланном большом носовом платке пистолеты. Один — хорошо знакомый Денису табельный отцовский «бердыш» — был уже весь разобран. Но на той же салфетке лежали ещё аж два, и третий отец держал в руках, снимая затвор. Денис хорошо знал эти модели: на платке — восьмизарядные курносые «байкалы-442», а в руке маленький «байкал-441». Отдельно в ряд стояли поблёскивающие золотом патрончики: девятимиллиметровые и шесть-тридцать пятые.
— А стоило ли? — спросила мама, явно продолжая начатый раньше разговор.
— Работа там и для тебя есть, — отец снял со ствола боевую пружину, посмотрел сквозь неё
на жену. — Не беспокойся.
— Ты же знаешь, о чём я.
— У меня приказ.
— Я не о тебе. И даже не о себе. Я о Дениске. Тебе ведь предлагали его оставить.
— Он не имперский дворянин, чтобы в интернате воспитываться. Жирно будет.
Новости, обеспокоено подумал Денис. Ну, мамочка… Он внимательно прислушался — конечно, подслушивать нехорошо, но… в конце-то концов, тут дело касается его напрямую!
Борис Игоревич довольно долго молчал, даже пистолет бросил крутить. Потом тихо заговорил:
— Лера… Понимаешь, я ведь не просто так его с собой везу. Если хочешь знать — это жест политический.
— Политический? — сделала ударение на этом слове мама.
— А ты зря иронизируешь, — Борис Игоревич, кажется, рассердился. Денис тихонько поёрзал на полке — разговор был интересным, даже очень. — Зря! Именно политический. Как ты не поймёшь, Лер — я как бы показываю: вот он, я — и мы ничего не боимся и это наша земля, раз уж семью с собой привожу! Да и ты сама много думала о своей безопасности, когда в семнадцать лет поехала на юга — с холерой бороться?
— Мне почти восемнадцать было, — поправила женщина, и Денис по голосу понял, что мама улыбается. — И потом, я сама за себя решала.
— Думаешь, Денис решил бы по-другому?
— Ещё бы его спрашивать. Им дай делать, что они хотят — так от подвигов не продыхнёшь.
— Да, это есть… Да и потом — всё не так страшно, как может показаться. Не посмеют нам ни-
чего сделать… — он помолчал и добавил: — Я скорей боюсь, что наш сын начудит. У него это хорошо получается, тут ты права.
Потом внизу стало тихо, и Денис услышал звук поцелуев. Осторожно перевёл дух, медленно вытянулся на полке. Улыбнулся.
Он всё понимал. И очень хотел, чтобы мама родила ему брата. И ещё — знал, что это невозможно.
Там, на юге… в Крыму. В какой-то дикой деревне… где была холера и почти первобытные от ужаса и жизни вокруг люди, непохожие на людей. Там восемнадцатилетнюю Лерку Исаеву — тогда ещё не Третьякову — ударили вилами в пах. Ударил один из тех, кого она спасала от холеры.
Денис видел это иногда, как наяву. Как девчонка в защитной форме Медкорпуса с алым крестом на повязке хватается за вилы и падает под стену на пыльной кривой улице. Не выхватив пистолет. Не потому что не успела, а потому что она приехала спасать, а не убивать. Как разбегаются опомнившиеся люди. Как девчонка, которая станет его, Дениса, мамой, сдерживая стоны, ползёт ближе к стене, садится, бинтуется… и сидит, глядя на лужу крови, к которой собираются мухи…
Когда в деревню влетел отряд местных драгун, первое, что попросила почти умершая фельдшер было: "Не трогайте их. Они просто испугались. Они не виноваты…"
Когда Денис был помладше, он очень хотел как-нибудь найти того гада, который… Но прошло полтора десятилетия. Всё там изменилось, и Крым уже давно не вечевая республика, а часть Империи… Денис подрос и понял, что это не будет местью. Это будет просто убийством. Убийством человека, который, наверное, и сам уже сто раз себя наказал…
Когда мама рожала Дениса, она чуть не умерла второй раз. И… и всё.
Когда-то раньше в таких случаях детей брали из специальных организаций — приютов. Но таких уже давно нет.
И у Третьяковых есть один Денис.
Он уже снова спал, думая про это…
* * *
Оказывается, долгая поездка на поезде — вещь довольно скучная.
Всего три дня назад Денис со сдержанным интересом рассматривал локомотив на Южном вокзале Петрограда. Это был не привычный ему паровоз, на каких он не раз ездил, а мощнейший электровоз марки "Россия ЭЛ-1" — обтекаемая машина, позволявшая буксировать сцепку из двадцати пассажирских вагонов со скоростью около 100 км/ч без дозаправок или чего-то подобного. Сердцем электровоза был таинственный вихревой генератор — чудесная машина, изобретённая ещё до Третьей мировой, фактически вечный двигатель. Производство таких двигателей было ограничено голодом в необходимых материалах, который испытывала не только Империя, но и вся Земля. Экипаж локомотива — четыре человека в тёмно-синей с золотом форме гражданского Инженерного корпуса, облокотившись на перила, смотрели сверху на пассажиров и здание вокзала с лёгким чувством превосходства. Их можно было понять — они соединяли мир там, где ещё не протянулись стройные мачты опор струнных дорог Юницкого. А это не везде было возможно пока… Вот и до Семиречья они пока что не дотянулись.