Вверх по лестнице, чуть прихрамывая, тащился худощавый подросток лет шестнадцати. Во всем его облике проглядывал лёгкий налёт небрежности: вязаная шапка «раста», стоптанные кеды на плоской подошве, свободные джинсы-карго с прорехой на колене и настежь расстёгнутый тёмно-синий пуховик поверх безразмерной футболки. С футболки скалился Курт Кобейн, порядкой вылинявший за сотни стирок. «Не выноси мне мозг, — гласила облупившаяся надпись-нимб вокруг его головы. — Серьёзно, я и сам справлюсь!» Стоит сказать, что Кобейн на застиранной футболке и Фетисов, обладатель этой футболки, были чем-то неуловимо похожи. Наверное, так выглядел бы фронтмэн «Нирваны», родись он где-нибудь на бескрайних просторах Среднерусской возвышенности.
Едва Фетисов добрался до второго этажа, одна из дверей резко распахнулась, как будто там ждали в засаде. На пороге стояла Дарья Николаевна, его соседка снизу. Вид у неё был грозный.
— Игорь! А ну-ка зайди! Разговор есть. Серьёзный.
Фетисов повиновался и зашёл. Соседка захлопнула дверь, отрезав путь к отступлению.
— Здрасьте, тёть Даш, — он снял шапку, обнажив короткие волосы цвета прелого сена. — Я что, опять как-то накосячил?
— И не сомневайся! Кто там у вас разгуливает на каблуках? Что за модистка такая с Наполеоном?
Сверху послышался стук каблуков по ламинату: «ЧОК! ЧОК! ЧОК!»
Парень хмыкнул:
— «Модистка с Наполеоном»? Метко вы… Только это не модистка, а модист. Отчим мой.
— Ах о-о-отчим? — протянула она. — У вас, значит, опять полная семья? Ну, поздравляю…
— Ой, да было бы с чем! Он только месяц как к нам переехал, а я уже вешаюсь. И ладно бы он один, так еще и страшилище…
— Страшилище?
— Да сфинкс его… Бонапарт. Ходит за мной и следит. Так и до дурки недолго. А отчим целый день с ним целуется: «Бонапа-а-арт! Бонапартушка!» ТЬФУ!
— Так вот оно что! А я на тебя думала…
— На меня?! Думали, что это я изволил с ума сойти и воображаемых Наполеонов гоняю? Ну спасибо! Хотя, наверное, скоро так и будет, — он горько усмехнулся. — Только «весло» утешает, а то бы полный кирдык. Этот же… модист ещё до переезда подарил.
Фетисов достал из портфеля то самое «весло» — древнюю бордовую электрогитару-телекастер. На таких играли еще «Rolling Stones» в эпоху волосатых хиппи. Парень чуть подумал и заиграл «Nothing Else Matters», видимо, чтобы подчеркнуть грустный момент. Запнулся на середине соло:
— М-м-м… как там дальше?
— Ой, всё! Сворачивай концерт! Знаешь же, что я эту песню без слёз не могу дослушать! Кстати, — остановила она подростка уже в дверях, — этот твой отчим что, совсем не работает? Я целыми днями его дурацкие каблуки слышу!
— Работает? Шутите?! Он же писатель, тонкая душа. Проживает капиталы своего отца, пятикомнатную в центре на «двушку» у МКАДа сменял — всё «заради искусства». Целыми днями лежит на диване и пишет историческое фэнтези. Про эпоху дворцовых переворотов. Написал три книжки пару лет назад и сдулся — теперь вот продолжение вымучивает. Всё в образ входит. Даже разговаривает по-старому: «корнэт», «извольте»…
— Историческое фэнтези? — хохотнула соседка. — «Боевые гномы прибыли, царь-батюшка»? Ну-ну…
Дверь закрылась, и Фетисов остался один. Пройдя лестничный пролёт, он сделал долгую передышку. Очень уж не хотелось домой. Парень присел на облупившийся подоконник, достал из портфеля гитару и начал наигрывать «Walk This Way». Не прошло и пары минут, как за дверью его квартиры послышались те самые раздражающие шаги. Два раза мягко повернулся верхний сувальдный замо́к и столько же, с сухим щелканьем — нижний, английский.
На лестничную клетку, печатая шаг, вышел Михаил Семёнович Русских со зло глядящим Бонапартом на руках. Литератор был одет в свой любимый бархатный халат, из-под которого выглядывали брюки со стрелками и черно-белые лакированные туфли-штиблеты. Он воззрился на пасынка с выражением, сочетающим чувство собственного превосходства, брезгливость и назидательность в равных долях:
— Ну здравствуй, корнэт! Опять, полагаю, уроки прогулял? И как планируешь своё будущее обустраивать? Без образования-то?
Фетисов промолчал, отметив про себя: «корнэт» уже есть. А как там «извольте»? Отчим продолжал:
— Молчать да бренчать изволишь? Ну так я сам предложу возможные варианты. Может, на паперть пойдёшь? Или на панель? — он забавно коверкал это слово: «панель». — А может, планируешь проживать наследственные мильёны? Или шаромыжничать всю жизнь? — добавил он, спустившись к Фетисову и легонько поддев его кроссовок носком лакированной туфли. — Так как?
— А я как вы! — взорвался подросток. — Усядусь на диван и буду ждать чуда! Сами-то чего изволите, когда последние денежки тю-тю, пока вы тут эти свои… бестселлеры пишете? На паперть пойдёте? Или Бонапарта на панель отправите? В выдуманных ельфах калориев нема!