Смятение на командном пункте царило только несколько минут. Уже отдали командиры быстрые команды своим подразделениям. Уже бросились в штыки оборонявшие пункт части, с «ура» налетели на дерзкую разведку противника, вот уже сбросили ее с высоты.
Командир полка уже не хмурился. Он знал, что вторая колонна синего отряда, освободив наконец путь от химической «пробки», движется с правого фланга. В бинокль видны небольшие группки: взводы противника.
— Так, так, так, голубчики…
И уже бежит к телефону начальник штаба.
— Грузинская рота? Келадзе? Товарищ комроты, немедленно выбросьтесь на безымянную высоту, что у пересечения дорог Осетур — Аламбари. Приказ: преградить путь наступающему противнику.
И командир полка видит в бинокль: быстрые грузины уже вытянулись на дорогу. Вот они у высоты. Успеют? Успеют. Высота захвачена. Путь противнику прегражден.
Горнист звонко играет отбой, а начальник экспедиции поучительно говорит окружающим его командирам:
— Вот наглядно: роль боевого охранения в горах и… как оно еще плохо действует. Смотреть нужно, товарищ, — говорит он смущенному командиру охранения. — В оба смотреть нужно.
ПЕРЕВОДЧИК ОСМАН
Несколько домов, колодец, мечеть с высоким минаретом — это и есть Чахати.
Около колодца группка местных жителей. Смотрят на нас весело, любопытно. Спешиваемся.
— Чахати? — спрашиваю старого аджарца. Рыжие усы, очень густые, торчат у него прямо из носа, как щетки, падают и закрывают губы. — Чахати? — Я отлично знаю, что это Чахати, другому нечему быть, но спросить надо. Из вежливости, что ли.
Старик охотно отвечает.
— Чахати, Чахати… — и мигает утвердительно рыжими ресницами. — Да, да, Чахати… — Он думает, может быть, что я не понял, обводит пальцем вокруг дома, колодец, мечеть с высоким минаретом и утвердительно, убежденно произносит: — Чахати.
— Спасибо… Мадлоб… Мадлоб…
Грузинское слово приводит его в восторг, и он быстро начинает говорить по-грузински. Но тут я позорно пасую.
Горский, работник подива, возле колодца уже завел беседу. Он знает несколько грузинских слов и оперирует ими ловко. Около него группа детишек, за ними взрослые.
— Пионер? — тычет Горский пальцем черного мальчугана. Тот смущается и шарахается, прячется за взрослых. Все смеются. Тогда из группы детворы выступает мальчик лет десяти. Он в штанишках, достигающих пяток. Синие помочи придают ему вид парижского Гавроша. Руки в карманах. Кепка на затылке.
— Они по-русски не понимают, — произносит он важно по-русски.
— А ты хорошо понимаешь?
Он снисходительно улыбается.
— Вы же видите, — роняет он и удивляется, какие взрослые глупые.
— Да, да, — смущаемся мы. — Ты здешний?
— Нет, я из Батума. Я в гости приехал.
Детвора и даже взрослые с уважением смотрят на мальчика, который так бойко и солидно разговаривает по-русски с военными.
— А как звать тебя?
— Осман.
— Вот что, Осман, — обращается к нему Горский, — спроси у жителей, знают ли они, зачем идет Красная Армия в горы?
Осман охотно соглашается и быстро спрашивает жителей. Затем, довольный своей ролью переводчика, обращается к нам.
— Они говорят, знают, — важно сообщает он. — Маневры…
— Ты скажи им, — Горский тоже доволен этой оригинальной формой политработы, — скажи им, что мы здесь учимся защищать их и горы от буржуазии. Понимаешь?
— Как же… Буржуазия, кулак, да?
— Вот-вот. Передай им.
— Они говорят, что буржуев надо бить, — переводит он нам.
— Ну, а спроси: если будет война, если буржуй пойдет сюда, в горы, поддержат ли они нас, Красную Армию?
Перевод Османа перебивается многочисленными возгласами. Весело смеясь, кричат ему что-то взрослые.
— Они говорят, поддержат, — с бесстрастной важностью переводчика сообщает Осман и, не сдержавшись, — ведь ему только 10 лет, — улыбаясь добавляет: — Я сам буду красным командиром, когда вырасту.
Мой рыжеусый старичок проталкивается сквозь толпу, подходит к Осману и что-то ему говорит, хитро щурясь в нашу сторону.
— Он говорит, — переводит Осман, — если власть хорошая, то и все к ней будут хорошие. Советская власть хорошая — ее они поддерживают, а если будет плохое делать — так никто не будет поддерживать.