что сделало её такой – личная катастрофа, чужая жестокость, а, быть может, сама природа. Я
не знала о ней большего, чем она позволяла узнать. Иногда мне кажется, что я вообще
участвовала в каком-то драматическом спектакле с талантливой актрисой. Как-то она сказала
мне: “Жизнь-это игра, в которой выигрывает всегда тот, кто несерьёзно относится к этой
игре. Учись нарушать правила”. Я не раз вспоминала эти слова здесь, слова этой жестокой,
холодной, эгоистичной, несчастной и как никто другой заслужившей сочувствия, женщины.
Я потеряла с ней связь, когда она внезапно решила уехать в Токио к какой-то дальней
родственнице. Она один раз звонила оттуда, а потом окончательно пропала. Позже я
выяснила, что и у дальней родственницы она задержалась ненадолго, но вот куда она делась,
уже не знал никто. В моём сознании Лекса осталась туманной красивой зарисовкой,
дождливым пейзажем с неясными очертаниями, слишком красивым и слишком туманным,
чтобы серьёзно вникать, что же там изображено на самом деле.
– Может, всё-таки поможешь освободиться? – наконец, спросила я, потерев занемевшую
руку. – Или в твои планы входит оставить меня на растерзание этому маньяку?
– Иногда нужно поднимать глаза вверх, – неожиданно сказал Ветер, – но нет большой тайны
в том, что необходимый предмет зачастую оказывается под носом.
Я быстро опустила глаза и увидела у себя на шее небольшой ключик. Странно, что я не
заметила его раньше. Сняв его, я отстегнула наручники и посмотрела на парня, чьё тело
безжизненно распласталось на полу.
– Он мёртв? – спросила я Ветра.
– Мне определённо нравится с тобой общаться, – сказал он, поднявшись с пола, – твои
вопросы бывают такими забавными.
Я не знала, как поступить, поэтому просто отстегнула его холодную руку от трубы и отошла
в замешательстве. Не могла же я тащить его на себе?
– Я сообщу о нём Грому. А сейчас я больше всего на свете хочу уйти отсюда.
– Неужели?
Я обернулась к Ветру. Он курил, прислонившись к шкафу.
– А ты думал, у меня есть желание сидеть в темноте с мертвецом в ожидании непонятно
чего?
– Именно. О чём ещё мечтать молодой девушке? – улыбнулся он, хотя глаза его остались
серьёзными. – Осмелюсь добавить - мёртвой молодой девушке.
Я проигнорировала его слова и вышла из комнаты. Ветер последовал за мной и, внимательно
глядя на меня, словно он чего-то ждал, плавно и не спеша закрыл за собой скрипучую дверь.
Я шла по коридору и вновь погружалась в картины прошлого, в сцены старого фильма,
которые иногда приходят на ум, крадут покой, будят разочарование, надежду, радость и
неумирающую боль.
После того, как Андрея не стало я творила разные глупости. У брата была своя рок-
группа, но я почти не общалась с её составом, поскольку в ней были парни гораздо старше
меня. Но когда Андрей умер, а Саша ещё был далеко, я стала часто бывать на репетициях его
группы. Напивалась до чёртиков, зависала на незнакомых квартирах с малознакомыми
людьми, растворялась под музыку гитар, чьё-то пение, смотрела на молодых девчонок,
должно быть, моих ровесниц, которые целовались друг с другом – конечно, с одной
единственной целью: привлечь внимание парней постарше, показать им какие они взрослые
и раскованные девушки. Мне нравилось ловить на себе взгляды, в которых читалось:
“очередная глупая малолетка, с которой можно неплохо провести время”, нравилось
чувствовать себя такой – глупой, пустой, беззаботной, а поэтому счастливой. Мне нравилось
играть такую роль, но всегда наступали минуты прозрения. Тогда я освобождалась от чьих-
то разгоряченных рук и, промурлыкав чужаку: “Я сейчас вернусь”, оказывалась в коридоре,
где наспех обувшись и схватив куртку, исчезала за дверью. А чуть позже, бредя по ночному
городу, в не зашнурованных ботинках, в надежде на то, что ещё успею до закрытия метро,
задавалась вопросами: “Что я искала там? Зачем был нужен этот спектакль? Зачем я так
рискую?” Конечно, опасные ситуации возникали, но кончались они благополучно. Только на
следующий день, проснувшись и подумав о том, как всё могло повернуться, если бы не
какая-то мелочь, мне становилось страшно. Теперь мне ясно – это был мой неосознанный
путь к саморазрушению, а также абсурдная попытка уловить призрачные следы, найти
родного человека там, где его когда-то можно было застать, но который уже никогда туда не
придёт. Однажды, вернувшись домой с одной из своих ночных прогулок, в подранных на
коленях колготках и в забрызганной грязью юбке, я застала отца. Он сидел за своим рабочим
столом при свете настольной лампы и читал какие-то деловые бумаги. В последнее время
дела его фирмы шли плохо. Услышав, что я вошла, он поднял голову, и что-то непонятное
отразилось в его глазах. Потом он улыбнулся и произнёс:
– Хоть кому-то сейчас хорошо.
Мне стало больно. Но не только из-за того, что я вновь оказалась перед пропастью
непонимания – к этому я уже давно привыкла. Мне стало плохо от осознания того, что я
смотрю на своего родного отца так, словно он чужой человек. Я не знала его, не понимала и
не могла ничего ему рассказать. Он совсем не чувствовал меня. Мы были чужие друг для
друга. Вот что было по-настоящему жутко. Пустота и одиночество истерично подсмеивались
из углов комнаты, когда я тихо отозвалась:
– Ты прав, папа. Мне хорошо.
– Тебе влетит от матери, а пока иди спать и закрой за собой дверь, чтобы не мешал свет.
Думаю, с той ночи я окончательно закрылась для родителей и не пыталась им уже
что-либо объяснить.
Ветер молча шёл позади и, вероятно, забавлялся, глядя на то, как я опасливо и осторожно
заглядывала во встречные комнаты. Быстро щелкнув выключателем и обежав комнату
взглядом, я стремилась к следующей двери.
– Ищешь кого-то? – наконец, спросил он.
Я уже исследовала второй этаж, и мы спускались вниз.
– Да, – ответила я. – одну девочку, которая обещала помочь мне, если я найду её.
Ветер тихо рассмеялся.
– Она давно не играет по правилам. Думаю, это будет непросто.
Я не видела причин, чтобы ему верить, но близился рассвет, и мне не оставалось ничего
другого, кроме того, как закончить свой поспешный поиск и сдаться.
– Она знала его, дружила с ним, а значит он не фантом, и так или иначе я узнаю правду!
Я сама удивилась своей решимости, которая прозвучала в моём голосе. Ветер лишь с
полуулыбкой взглянул на меня, но ничего не сказал.
Когда мы вышли на улицу, я вопросительно посмотрела на него, надеясь на какие-то
подсказки. Я уже стала кое-что понимать в его игре, и мне было ясно, что он разыскал меня
не просто так.
– У меня есть для тебя подарок, дорогая клоунесса, – сказал он, заговорщицким тоном, хитро
прищурив глаза. – Это любовная записка.
– Как неожиданно, – сказала я, с наигранной экспрессией приложив руки к груди. – Даже не
знаю, что вам ответить.
Но всё моё настроение кривляться быстро улетучилось, как только он протянул мне записку.
Это была очередная страница из дневника Саши. Я взяла её дрожащей рукой, внутренне
молясь о том, чтобы она не была его предсмертной. И вот, что я прочла там: “Она пошла с
Вадимом на свидание. Будь он проклят! Я ревную её, как безумный Отелло, хотя не имею на
это никакого права. Вчера нагрубил ей по телефону. Она считает меня другом, и я не должен
вести себя, как последний болван. Но, черт побери, как это сложно! Порой во мне
скапливается столько яда и ненависти, что их становится невозможно держать в себе. Иногда
я даже думаю – любовь ли это? Нет, конечно, это любовь – такая вот больная, невозможная,