вот он – мой идеальный мир. Я сама этого хотела, Ветер был прав. Только я всё представляла
иначе. Всё должно было быть по-другому. Но желала бы я всё исправить, вернуть назад? Не
знаю… Да и какой это имеет смысл?
– Когда же ты кончишься! – сказала я, подойдя к залитому дождём окну.
Но струи дождя неустанно продолжали плясать по лужам, машинам, листьям деревьев, и как
будто не понимали, почему от них бегут, скрываются под капюшонами, капотами
автомобилей, зонтами ночные странники; они пытались догнать их, стереть с их лица серую
усталость и разделить с ними свою любовь к этим прохладным проникновенным танцам,
чтобы затем растворить их в себе без остатка, пролив на их мёртвые тела свои лживые слёзы.
Этот дождь был убийцей и прирождённым лицедеем, который больше всего на свете любил
скользкие дороги. Когда-то я любила дождь. Любила протягивать ему руки, чувствовать его
влажные поцелуи на губах, кружится с ним в танце, но это было давно. В то лето, когда не
стало Андрея, бесконечно шли равнодушные дожди, они вымачивали одежду до нитки,
проникали под кожу, остужали сердце, топили веру, пробирались до самых костей. Я
чувствовала себя маленькой цветочной грядкой, которую поливают из лейки эфемерные
руки какого-то невидимого существа, которое, впрочем, не сильно огорчится, если грядка
завянет и сгниёт, ведь на её месте вырастут новые красивые цветы и будут также зачем-то
радовать его невидимые слепые глаза.
Я провела рукой по холодному стеклу – прямо передо мной возникло бледное лицо. Это
была Радуга. Она смотрела на меня своими печальными глазами, в которых читались
бесконечное одиночество и мольба; её детская рука беспомощно прижалась к стеклу
напротив моей, но я тут же убрала свою руку и задёрнула шторы. Я не могла её впустить, и
она это знала, но всё равно ещё какое-то время продолжала слабо стучаться в окно, с каждым
разом всё тише и тише, подобно утихающему плачу. Когда всё прекратилось, я упала на
кровать и уставилась в потолок, а вскоре позволила кошмарным снам просочиться в своё
сознание.
Моё утро началось с грохота под окном – шумный мусоровоз забирал отходы. Я знала: он
отвозил их на огромную свалку, где можно было найти всё, что угодно – начиная от женских
чулок и заканчивая человеческими останками.
Только налив в фарфоровую чашку крапивного чая и сделав несколько глотков, я позволила
себе обдумать недавние события и решить, что делать дальше. С того момента, как я
встретила Ветра, подсказки так и сыпались на меня; мне не раз казалось, что я, наконец,
добралась до правды, и мне осталось лишь протянуть руку, взять последнюю карту, чтобы
сложить пасьянс, но всё неожиданно рушилось. Я ходила по замкнутому кругу, всё больше и
больше запутываясь. Неужели это тоже игра? Неужели мне не хотят оставить даже
крошечного шанса? Я тяжело вздохнула. Эти игры скоро сведут меня с ума, причём в
буквальном смысле. Разум требовал перерыва, поэтому я, наспех умывшись и натянув на
себя дешёвую серую водолазку с подранными джинсами, которые купила на местной
распродаже на случай неудачного превращения (иногда городу нравилось измываться надо
мной, наряжая в нелепую или откровенную одежду), отправилась на работу. Когда я
проходила мимо комнатки вахтёрши, которая никогда не покидала свой пост в нашем
подъезде, то, взглянув в приоткрытое окно, увидела, что она смотрит телевизор. Это было её
обычное занятие, но кое-что меня заинтересовало. Как правило, по всем каналам тут идут
шипящие чёрно-белые помехи, которые иногда прерываются местными новостями, причём
горожане проявляют интерес не только к последнему: они могут часами развлекать себя у
пустых экранов, хотя если спросить у них, что они смотрят, то сложно получить
вразумительный ответ. Однако на этот раз на экране её телевизора я увидела свою комнату.
Не знала, что в общежитии есть замаскированные камеры видеонаблюдения. Заметив, что я
стою у окна, вахтёрша сразу выключила телевизор и бросила на меня недовольный нервный
взгляд. Я вышла из подъезда.
– Слышала, у тебя умерла подруга. Сочувствую. Мы не ждали тебя сегодня, но хорошо, что
ты здесь – у нас столько работы! – с такими словами меня встретила Дымка, когда я вошла
на кухню закусочной с чёрного входа. – Как только переоденешься, смени пепельницы с
последних столиков.
Я познакомилась с Дымкой в первый день моего пребывания в этом городе, когда меня
привёз сюда Гром, чтобы устроить на работу. Тогда я всё ещё надеялась, что это какой-то
безумный сон, но позволяла себе плыть по течению. Она подошла ко мне и произнесла:
“Иллюзия, мне сказали, что на тебя напали, и после этого ты ничего не помнишь”, а я
спросила у неё, почему они все зовут меня так, ведь у меня есть собственное имя, и, кажется,
назвала его. Так странно, что я не могу его теперь вспомнить. Дымка, как и Радуга, считала
меня сумасшедшей, безобидной сумасшедшей, с которой можно спокойно работать,
остальное её не заботило и ни капельки не интересовало.
Рабочий день подходил к концу, когда к нам зашёл пожилой мужчина с причудливо
разукрашенным лицом в яркой белой рубашке и красных штанах, на руках у него также
были красные перчатки. Заказ у него принимала Дымка. Вернувшись, она подошла ко мне.
Её серые глаза оживленно сияли, чего я никогда прежде не замечала у неё.
– Это балаганщик. На берегу реки сейчас будут давать представление! – воскликнула
Дымка. – Нас пригласили! Ты ведь пойдёшь со мной?
Я ещё не решила, по какому следу двигаться дальше, поэтому не видела причин
отказываться.
– Хорошо, – согласилась я. – А этот балаганщик сказал откуда он?
Вопрос я задала практически непроизвольно, поскольку это было первое, что интересовало
меня, когда я встречала здесь незнакомцев.
– Я не спрашивала, – ответила она, но, думаю, откуда-то издалека. Ты не поверишь, они
приехали на лошадях!
Это заинтриговало меня. Вскоре мы сменились и направились вниз по дороге, усеянной
осенними листьями, мусором, рекламными листовками, а кое-где и свежими кучками
экскрементов. Последнее подтверждало слова Дымки.
– А что это будет за представление? – спросила я, когда мы уже почти дошли до места.
– Не знаю, – отозвалась моя собеседница.
Дымка не очень отличалась болтливостью.
Вот, что нам предстояло увидеть через несколько минут: на берегу реки стоял широкий
деревянный балаган, на сцене которого плясали шуты в звенящих красочных колпаках,
рыцари, чьи доспехи были из дерева и картона, дамы, украшенные ожерельями и браслетами
из фольги; чуть в стороне торговали сладостями и безалкогольными напитками – шипучкой,
различными леденцами, карамельными петушками на палочках, мармеладными мишками,
марципанами; далее шло огненное представление – факиры, одетые в чёрно-красные
одеяния, под арабскую музыку и бурные аплодисменты собравшихся зрителей извергали
пламя изо рта, прыгали и крутили в руках зажжённые шесты, искрящиеся веера, рисуя
огненные круги, заставляя огонь летать вокруг себя рыжей пламенной птицей, извиваться в
танце шипящих саламандр; по всему берегу бродили арлекины и другие узнаваемые маски,
кто-то из них играл на лютне, кто-то показывал фокусы; весь берег был наполнен людьми и
шумом музыки.
– Это действительно можно назвать настоящим балаганом, – громко сказала Дымка.
Она говорила ещё что-то, но я почти не слышала её. Потом она вообще растворилась в толпе.
Я решила взглянуть на пьесу, которая шла на сцене балагана, но, приблизившись и услышав