смотрела на далёкие снежные горы, где бродили непокорные вихри, и вспоминала о том, как
мы мечтали с ней однажды забраться туда, на самую непостижимую высь. Она умела
мечтать... Я никогда не отходила от её постели, лишь ненадолго – для того, чтобы собрать
прохладную росу с альпийских незабудок, музыку дня с высоких и мудрых деревьев, краски
вечерних пейзажей. Всё это я приносила ей, но она лишь грустно вздыхала и отворачивалась
к холодной облезлой стене. Ночью, когда восходила таинственная луна и по старой
привычке заглядывала к ней в комнату, мне было особенно тоскливо. Я ещё помнила, как за
спиной у неё вырастали эфирные синие крылья, с которых при лёгком взмахе сыпалась
лунная и звёздная пыльца, я ещё помнила, какие хрустальные песни она пела своим
мелодичным сказочным голосом, я ещё помнила, как могли сиять её выразительные,
наполненные Вселенной, глаза. Но она не хотела больше петь о луне, у нёе даже не было сил
просто подняться. Наверно, она бы давно ушла, если бы не чувствовала, как больно мне с
ней расставаться. Я закрывала окно, чтобы царственная луна больше понапрасну не
тревожила нас, не будила уснувшие сны, наполняя глаза дрожащими каплями, и тихо сидела
на краешке её ветхой кровати. Так умирала моя тень.
Я бы ещё долго беседовала у костра с этим донкихотом, но меня окликнул взволнованный
мужской голос. Поняв кто это, на моём лице появились разочарование и тоска. И всё же я
встала и пошла к нему навстречу.
Глава 14
Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…
Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.
И в каждой из этих пар, в животном и в человеке – одна и
та же жизнь жмётся пугливо к другой.
Тургенев
Что я испытывала к нему? Почему не могла просто равнодушно воспринимать его как
обыкновенного запрограммированного робота, которыми был полон этот город? Я всегда
злилась на его заботу, отеческую опеку. Вот и в этот раз, увидев Грома, я почувствовала
раздражение, а вместе с ним и странную тоску.
– Я так и знал, что найду тебя здесь, – сказал он, когда я подошла и подняла на него свои
ледяные глаза. – Посмотри на себя, ты вся продрогла! Пойдём, отогреешься у меня в
машине.
Гром взял меня за руку, но я отдёрнула её.
– Что случилось? Я никуда не пойду.
Он устало вздохнул и с грустью посмотрел мне в глаза.
– Здесь опасно, – произнёс он, кивнув в сторону шатра. – Убита женщина. Возможно, убийца
ещё прячется где-то среди толпы.
Я посмотрела на отдыхающих здесь людей: случившееся их не волновало, на их лицах не
отражалось никакой тревоги, разве что вялое любопытство. Непомнящие себя крохотные
мышки мирно дожидались, когда наступит их черёд быть проглоченными скользким
удушающим городом. А другие мышки в форме и при исполнении пытались сделать вид, что
могут дать ему отпор. Смешная бессмыслица…
– Мне всё равно, – ответила я. – Тут весело, я никуда не пойду.
– Это ведь не шутки, Иллюзия. Почему ты упёрлась, как глупый барашек? – ласково спросил
он.
Мне были неприятны эти нежности. Что он, в самом деле, пристал ко мне?
– Я уже всё сказала, и, между прочим, бараны вовсе не глупые!
Я произнесла это раньше, чем осознала, что во мне всколыхнулось какое-то чувство. Иногда,
когда мы черпаем воду из колодца минувшего, нам вдруг приходится обнаружить нечто
настолько древнее, настолько позабытое, что глядя на этот антиквариат, у нас закрадывается
мысль: “А не из колодца ли дремлющих сновидений мы, перепутав, достали этот предмет?”
Но потом в сознании всплывают подробности, обрывочные картины, мы вдыхаем знакомые
запахи, видим знакомые пейзажи; пространство и время как будто искажаются, и мы
перемещаемся в прошлое.
Это детское воспоминание было разорвано на несколько сцен, несколько глубоких и
значимых тёмных отметин в моём сознании, похожих на раздвоенные отпечатки копыт. В
тот день я увидела, что животные могут быть тепло привязаны друг к другу (даже крепче,
чем некоторые близкие люди), что им хорошо известно о любви и смерти, что они тонко
чувствуют и то и другое.
Тем летом мы отдыхали с братом в деревне маминых родителей. Отец тогда не смог поехать
с нами из-за каких-то очередных дел, связанных с ненавистной нам с Андреем работой.
Думаю, он вообще не любил маминых родственников, иногда мне даже казалось, что он
стыдится её происхождения. Но родители были так далеки от меня, что я не могу с
уверенностью судить об этом. Мы редко приезжали в деревню, в эти бескрайние просторы
вольной Сибири, поэтому в моём детском сердце бился волшебный фонтан безудержной
радости. Разве могла природа нашего подмосковного города сравниться с этим
калейдоскопом роскошных видов, пряных трав, диких цветов, особенного сладкого
опьяняющего воздуха, который хотелось впитать в себя каждой клеточкой тела? Мы с
братом, как игривые шальные зверьки, могли бесконечно бегать по сочным равнинам,
покрытым ковылем и полынью, валяться в полях сиреневой гречихи, вдыхать медовые
ароматы лесных ягод, тонуть глазами в синеве широкого свободного неба, прыгать по
мокрым камням озёр, собирать маленькие блестящие камушки разных цветов, казавшиеся
нам настоящим кладом. На рассвете мы любили сбегать из уютного дома, в окна которого
заглядывали спелые кусты малины и цветущие яблони, чтобы понаблюдать за высокими
горами, окутанными таинственным воздушным туманом, похожим на сладкую вату.
Дедушка говорил нам, что туман – это любопытное непослушное облако, которое, вопреки
запрету старших облаков, решило спуститься с небес на поверхность земли. Нам нравилось
его слушать, мы любили его удивительные истории, будившие в нас бескрайнее
воображение. Дедушка знал столько захватывающих легенд, песен, сказок, что он казался
нам добрым волшебником. Мы с братом даже думали так одно время. Дедушка рассказывал,
что иногда, если стоять у местной реки, в облаках можно увидеть своё отражение,
окружённое радужным кругом, что в прошлом люди даже видели в облаках целые картины
сражений с поля боя, которые проходили далеко отсюда. Он объяснял это преломлением
света, говорил что-то о двойном зеркале, воздушной линзе, но для нас всё это звучало как
невероятное чудо. Дедушка мог научно объяснять различные явления, но всегда оставлял
простор для нашей фантазии, какой-то элемент волшебства. Если он говорил нам, что радуга
– это свет, который падает от солнца, преломляется на капельках дождя, а потом распадается
на световые компоненты, то не забывал добавить, что по ирландским поверьям, там, где
радуга коснулась земли, хитрые лепреконы прячут свои горшочки и кувшинчики с золотом,
которое украли у случайных странников или заработали, мастеря феям обувь.
Однажды на закате мы наблюдали с братом двойную радугу: огромный яркий мост, ведущий
в небеса, раскинулся вдали через всё поле, а под ним проходил второй, чуть более бледный,
рассеянный. Нам захотелось дойти до радуги, прикоснуться к ней, пройти сквозь неё или по
ней, и мы, взявшись за руки, двинулись в путь по высокой влажной траве и оврагам.
Хотелось ли нам отыскать сокровища, попасть в сокрытый волшебный мир? Думаю, мы
просто надеялись, что, добравшись до неё, произойдёт что-то непостижимое, дивное,
колдовское… Мы прошли совсем немного, когда стало стремительно темнеть. Пастух гнал с
пастбища стадо коров, которые требовательно мычали, звеня колокольчиками в
наступающих сумерках, вольный табун лошадей возвращался в деревню, выгнув сильные
шеи и сверкая блестящими гривами в лучах заходящего солнца, пушистый лесной хорёк