Потом двери раскрылись и оттуда вышла девушка. Лезвия у нее больше не было. Она села рядом с Рони и попросила закурить. Рони дал ей свои "Лаки Страйк" и она откинулась назад и выпустила дым вверх.
— У тебя кровь идет. — сказал Рони.
— Пустяки. — ответила та, затягиваясь.
— Ну, что? — спросил Рони через некоторое время — мы победили?
— Ага. — кивнула девушка — еще как победили. Я эту суку на десять тысяч маленьких… — она наклонилась вперед и ее вырвало.
— Эй, ну ладно. — Рони приобнял ее за плечи, чувствуя что она дрожит крупной дрожью — все теперь хорошо и наш мир останется таким, какой он есть. Ведь Добро победило…
— Что? — девушка отстранилась и посмотрела ему в глаза — Я же сказала — МЫ победили. И все останется как есть. Как и было все это время, Рони. МЫ всегда побеждали, Рони. С чего ты взял, что победило Добро?
— Но…
— Посмотри на этот мир, дурачок. Разве в мире, где победило Добро было бы столько боли? — девушка встала и улыбнулась ему сверху вниз.
— Но ты сказала, что если бы победило Добро, то этот мир исчез бы…
— Что такое милосердие? Пристрелить загнанную тварь, Рони… — в ее руке появилось узкое лезвие и красная полоса разверзлась перед Рони…
— Все-таки она сдохнет. — сказал старый Эмилио. Рони сидел рядом с ним, вытянув ноги и отдыхая. Минутка передышки. Можно поговорить со старым придурком о том и о сем.
— Вовсе нет. — лениво ответил ему Рони. Они смотрели на старую суку, лежащую под деревом. Ее правая передняя лапа была изломана под странным углом и почернела. Если хорошенько приглядеться, можно было увидеть белые личинки мух в ране. Сука лежала и монотонно скулила, вытягивая одну и ту же тоскливую ноту.
— Она не может вытянуть долго. — сказал Эмилио: — И тебе бы лучше заняться своим делом.
— Я и так занимаюсь своим делом. — ответил Рони, протягивая Эмилио конверт: — Распишись.
— Что это? — спросил старик.
— Не знаю. — пожал плечами Рони: — я не читаю чужие письма.
— Это судебная повестка. — сказал Эмилио: — Они снова хотят вызвать меня в суд.
— Распишись. Иначе я не вручу ее тебе.
— Ну и пусть. Плевал я на судебные повестки. Передай Карлосу, что он может поцеловать меня в жопу. Да, прямо в мою черную, немытую жопу. — с удовольствием повторил Эмилио, зажмуриваясь и потягивая дым из своей трубки. Рони вздохнул и спрятал конверт в сумку. Он уже устал говорить, что не знает никакого Карлоса. Этот конверт он носил старику Эмилио вот уже два года. За это время он протерся и засалился. Старик не принимал конверт, и Рони относил его обратно на почту.
— Наверное я ее пристрелю. — сказал Эмилио, посасывая трубку: — Не дело смотреть, как тварь господня мучается.
— Не нам решать, жить ей или нет. — ответил ему Рони, вставая — Лучше присмотри в доме дощечку, я ей лапу примотаю, да в ветеринарную клинику свожу.
— Ты думаешь? — прищурился старик Эмилио.
— Конечно, перец ты старый. Вот на тебя самого без слез не взглянешь, а пристрелить себя из милосердия ты не дашь. Что же ты за других решаешь, а?
— Что же… наверное ты прав. И жизнь у меня одно расстройство, и спина ноет, и Карлос со своими прихвостнями достал, но это моя жизнь и это моя боль. Пойду принесу тебе дощечку. — старик скрылся в доме, а когда появился, то помог Рони примотать ногу у собаки.
— Что, письмо так и не возьмешь? — спросил Рони, уже уезжая.
— Нет. Не дело традиции нарушать, сынок. Да и потом — если возьму, то ты уже завтра ко мне не приедешь, верно? — старик улыбнулся и помахал рукой на прощанье.
А дробовик с потертым прикладом так и остался в доме.
Крупная рыба
На окраине города, там, где стояли старые уродливые здания, давным-давно приговоренные мэрией к сносу, в одном из таких зданий жил-был Морж. Здесь было дно города и те, кого жизнь, тщательно прожевав между коренными, все-таки выплевывала, они приволакивали свои несчастья и тела сюда. Здесь никто не спрашивал ни о чем, здесь все были равнодушны к бедам и горестям.
Они слетались как мухи на мед только в случае нечаянной радости — редкого зверя в трущобах. И их глаза горели, когда они смаковали подробности и ненавидели везунчика. Везунчика, как правило, находили потом где-нибудь в канаве, а то и он сам, не выдержав этих взглядов со всех сторон, вешался в дешевом гостиничном номере после ночи с одной из девочек Бэт.