Корви ушла и не отвечала на звонки. Я взял из гаража полицейскую машину без опознавательных знаков, но включил ее истеричную сирену – ап-ап-ап, – чтобы игнорировать правила дорожного движения. (На меня распространялись только правила Бешеля, и поэтому я имел право нарушать только их, однако дорожное право – одно из тех вопросов, по которым достигнут компромисс. Надзорный комитет следит за тем, чтобы правила в Бешеле и Уль-Коме были очень похожи друг на друга. Хотя наши традиции движения по дорогам отличаются, но ради пешеходов и автомобилистов, которые вынуждены – не-видя – иметь дело с большим потоком иностранного транспорта, наши и их автомобили движутся с сопоставимыми скоростями и похожим образом. Мы все учимся тактично уклоняться от машин аварийных служб нашего соседа и наших собственных.)
В течение ближайших двух часов рейсов не было, но Пролом изолирует супругов Джири, каким-то тайным образом проследит за тем, чтобы они сели в самолет и улетели. Наше посольство в США уже будет извещено, равно как и представители в Уль-Коме, и в системе обоих городов рядом с их именами появится отметка «визы не выдавать». Уехав, вернуться они уже не смогут. Я пробежал по аэропорту Бешеля в отделение полиции и показал мой значок.
– Где супруги Джири?
– В камерах, господин инспектор.
Я уже был готов выпалить: «Вы хоть знаете, что с ними произошло? Я не знаю, что они сделали, но они только что потеряли дочь», и так далее, однако в этом не было необходимости. Им дали пищу и напитки и обращались с ними вежливо. Вместе с ними в комнатке был Кешория. Он что-то негромко говорил миссис Джири на примитивном английском.
Она посмотрела на меня сквозь слезы. На секунду мне показалось, что ее муж спит на койке. Но потом я увидел, насколько он неподвижен, и изменил свое мнение.
– Инспектор, – сказал Кешория.
– Что с ним?
– Он… Это сделал Пролом. Скорее всего, с ним все будет хорошо и скоро он проснется. Я не знаю. Я не знаю, что они с ним сделали.
– Вы отравили моего мужа… – сказала миссис Джири.
– Госпожа Джири, прошу вас… – Кешория встал, подошел поближе ко мне и заговорил тише, хотя и перешел на бешельский: – Господин инспектор, нам ничего не известно. На улице поднялся шум, и кто-то зашел в вестибюль, где находились мы. Охрана гостиницы двинулась на них, увидела силуэт позади Джири в коридоре, остановилась и стала ждать. Я услышал голос: «Вы знаете, кого я представляю. Господин Джири создал пролом. Удалите его». – Кешория беспомощно покачал головой. – А затем – я так ничего и не разглядел – говорящий исчез.
– Как…
– Инспектор, я ни хрена не знаю. Я… я беру вину на себя. Наверное, Джири прошел мимо нас.
Я уставился на него.
– Может, тебе печеньку дать? Конечно, это твоя вина. Что он сделал?
– Не знаю. Я и слова не успел сказать, а Пролом уже исчез.
– А она? – Я кивнул на миссис Джири.
– Ее не депортировали. Она ничего не сделала. – Он уже шептал. – Но когда я сказал, что мы должны забрать ее мужа, она ответила, что поедет с ним. Она не хочет торчать здесь одна.
– Инспектор Борлу. – Миссис Джири пыталась говорить спокойно. – Если вы говорите обо мне, вам следует обращаться ко мне. Вы видите, что сделали с моим мужем?
– Миссис Джири, мне ужасно жаль.
– Да, вы должны сожалеть об этом…
– Миссис Джири, это сделал не я. И не Кешория. И не мои сотрудники. Понимаете?
– А, Пролом, Пролом, Пролом…
– Миссис Джири, ваш муж только что совершил что-то очень серьезное. Очень серьезное. – Она умолкла, и было слышно только ее тяжелое дыхание. – Вы понимаете? Может, произошла какая-то ошибка? Мы не очень четко объяснили систему сдержек и противовесов между Бешелем и Уль-Комой? Вы понимаете, что к этой депортации мы не имеем никакого отношения, что мы не в силах ничего сделать и что ему – послушайте меня – ему невероятно повезло, что он так отделался? – Она промолчала. – В машине у меня создалось впечатление, что ваш муж не очень разбирается в том, как здесь все устроено. Так скажите мне, миссис Джири, что-то пошло не так? Он неправильно понял наш… совет? Почему мои люди не видели, как он ушел? Куда он направился?
Казалось, миссис Джири сейчас заплачет, но потом она взглянула на лежащего навзничь мужа, и что-то в ее позе изменилось. Она выпрямилась и что-то шепнула ему, а затем посмотрела на меня.
– Он служил в ВВС, – сказала она. – Думаете, перед вами просто толстый старик? – Она коснулась его. – Вы не спросили нас о том, кто мог это сделать, инспектор. Я не знаю, кто вы такой, честное слово, не знаю. Как сказал мой муж – думаете, мы не знаем, кто это сделал? – Она, не глядя, достала из бокового кармана сумки листок бумаги, развернула его, сложила и снова убрала. – Думаете, наша дочь с нами не общалась? «Высшая Кома», «Истинные граждане», «Нацблок»… Махалия была напугана, инспектор. Мы точно не выяснили, кто что сделал, и не знаем – почему. Вы спрашиваете, куда он направлялся? Он собирался все выяснить. Я сказала, что ничего не получится – он не говорит на этом языке и не читает, – но у него были адреса, которые мы распечатали из Интернета, разговорник… И что я должна была сказать ему – не уходи? Не уходи? Я так горжусь им. Эти люди ненавидели Махалию уже много лет, с тех пор как она приехала сюда.