– Было время, когда всех этих козлов посадили бы за решетку, – сказал Датт и зашагал к ветхой двери.
В Уль-Коме легальных объединителей нет. Здесь нет официально разрешенных социалистических, фашистских и религиозных партий. С тех пор как почти сто лет назад в городе прошло Серебряное Обновление под руководством генерала Илсы, в Уль-Коме осталась только Народная национальная партия. Во многих старых заведениях и учреждениях до сих пор висели портреты Я Илсы, часто – над «братьями Илсы», Ататюрком и Тито. Поговаривали, что в старых учреждениях между этими двумя всегда был выцветший прямоугольник, где раньше висел портрет лучезарно улыбающегося Мао – бывшего «брата».
Но сейчас уже двадцать первый век, и президент Уль-Мак (портреты которого можно увидеть там, где менеджеры наиболее раболепны), как и президент Умбир до него, заявил о том, что Национальный путь будет не отвергнут, а продолжен и что с узостью мышления будет покончено; улькомские интеллектуалы окрестили это жутким словом «гласностройка». Говорили, что магазины, торгующие компакт-дисками и DVD, софтверные компании, галереи, подъем финансовых рынков, укрепившийся динар – это символы «Новой политики», превозносимой до небес открытости, которая пришла на смену опасному недовольству. Это не означало, что группы радикалов, не говоря уже о партиях, теперь разрешены, однако на их идеи иногда обращали внимание. Пока они проявляли сдержанность на митингах и не особо рьяно вербовали сторонников, им позволяли существовать. По крайней мере, так говорили.
– Открывайте! – Датт ударил по двери. – Здесь логово объединителей, – сказал он мне. – Они постоянно общаются по телефону с вашими, бешельскими, – такая ведь у них тема, да?
– Какой у них статус?
– Сейчас они вам скажут, что они – просто компания друзей, которые собрались, чтобы поболтать. Никаких партийных билетов и всего прочего, они же не идиоты. Какую-нибудь контрабанду у них можно найти и без ищейки, но я сейчас пришел не за этим.
– Так зачем мы здесь? – Я посмотрел на фасады обветшалых улькомских домов; граффити на иллитанском требовало от некоего имярека, чтобы он пошел в жопу, и информировало о том, что имярек сосет член. Наверняка сейчас за нами следил Пролом.
Датт пристально посмотрел на меня.
– Тот, кто вышел на связь с вами, звонил вам отсюда или часто здесь бывает. Я почти гарантирую это. Хочу узнать, что известно нашим друзьям-бунтарям. Открывайте. – Это он произнес, обращаясь к двери. – Пусть их «нас-то за что?» вас не обманывает: они с радостью размажут по асфальту любого, кто, по их словам, «препятствует объединению». Открывайте.
На этот раз дверь подчинилась. За ней показалась миниатюрная девушка; ее голова была выбрита с боков, и на ней виднелись татуировки – рыба и несколько букв какого-то древнего алфавита.
– Кто… Что вам нужно?
Возможно, они отправили девушку, чтобы ее размеры устыдили нас и помешали сделать, что сделал Датт, – а именно толкнуть дверь с такой силой, что девушка отлетела назад, в обшарпанный коридор.
– Все сюда, живо! – крикнул он, быстро проходя мимо растрепанной панкушки.
После короткого замешательства, когда им, наверное, пришла в голову мысль о бегстве и была отклонена, на кухне собрались пятеро. Они сели на шатающихся стульях там, куда их посадил Датт, и не смотрели на нас. Датт встал во главе стола и навис над ними.
– Так, – сказал он. – Ну вот. Кто-то позвонил моему уважаемому коллеге, который сейчас находится здесь, и мы мечтаем выяснить, кто же решил принести такую пользу. Не буду зря тратить ваше время и притворяться, будто кто-то из вас в этом признается. Так что вместо этого каждый из вас по очереди скажет: «Инспектор, я хочу вам кое-что сообщить».
Они уставились на него. Он ухмыльнулся и махнул рукой, давая знак, чтобы они начинали. Они не начали, и тогда он врезал тому, кто сидел ближе всего. Товарищи пострадавшего завопили, он сам вскрикнул от боли, а я издал удивленный возглас. Когда человек медленно поднял взгляд, на его лбу уже начал появляться синяк.