Предположим, все эти мистики и учения были правы. Предположим, мысль действительно материальна. Большая половина планеты к тому моменту буквально ненавидела свою жизнь и весь мир. Все теряли близких. Тех, кто наживался на этом было несоизмеримо меньше.
Один простой человек не способен кардинально поменять правила игры. Но если поменять правила отчаянно хочет большая половина всего человечества…
— Случается «несбывшаяся» в масштабах планеты, — понял я.
Мирт мрачно кивнул.
— В масштабах планеты власть одного человека может быть и ничтожна, но против воли миллиардов людей, даже с эхо нулевого мира влияния будет достаточно, чтобы в корне изменить всё. Что случается дальше происходит в таких случаях — ты видел в масштабах города. Признаки те же. Повышение резонанса Шумана, искажение восприятия времени… помнишь, как ускорился ход времени в последние дни?
Мне вспомнились собственные подозрения о том, что время стало течь быстрее, когда появился разлом. Действительно, сходство есть. Только разный масштаб.
— Тогда появление Города — это естественный процесс, и мы должны ему радоваться? — спросил я.
— Увы, нет. Этот процесс был неправильным, Полярис. — мрачно сказал Мирт и медленно пошёл вперёд, разводя руками. — Что, если прежняя реальность это точно такой же Город, успевший разрастись до размеров вселенной? Я не стану говорить банальности из религий о сотворении мира. Но если предположить материальность мысли….
Он сделал паузу, а я осмысливал сказанное. А я и забыл, насколько это место мрачное. Унылые лица редких людей. Страх. Сами улицы — полупустые. Что может быть хуже?
— В глобальных вопросах, задевающих планету в целом, влияние одного человека ничтожно, — продолжил он. — Однако когда апокалипсис, пришедший к нам, заставил большинство людей возненавидеть мир, и начать отчаянно мечтать о хорошем — появился Город.
— Скорее, не мечтать о хорошем, а молить, чтобы «этот ужас наконец закончился, и началась нормальная жизнь».
— Да, — согласился Мирт. — Как видишь, Город дословно так и существует. Живёт «нормально», затем начинается кошмар, ведь иначе нечему будет заканчиваться. И наступает кризис.
— К тому же «нормальность» он понимает неправомерно, а согласно воле кучки тех, кому просто повезло оказаться первыми пробуждёнными, — добавила Лена. — Две тысячи седьмой просто для большинства них оказался счастливым годом. Всё решил рандом и вызванное всадниками искажение.
— То есть у кризиса нет никакого смысла? — спросил я.
— Почему же? А как иначе Город добывает время? Вы… мы буквально жрём других людей, Полярис! Их время и судьбы. Счастье, которое дарит Город — не принадлежит нам.
— Почему ты первым не покончишь с собой, если веришь в это?
— Потому что те, кто этим пользуются, так и будут дальше держать в неведении всех. И в конце каждого цикла будет чудовищная бойня того, что прежде было людьми, с кучкой так называемых «избранных». Вот каким путём нас ведёт Михаил и прочие вечные! Ты готов стать мясником, пожирающим судьбы?
— Стоп. Время выпадает…
— Теперь ты понимаешь, — остался доволен моей реакцией Мирт. — Каждый цикл ты убиваешь извращённые им души и тела людей. Город — аномальная ошибка. Город для Земли — это как одна большая разрастающаяся «Несбывшаяся» улица.
— Всё ещё не убедил. Ты помнишь прежний мир, как и я. Этот ужас не должен продолжаться ни при каких обстоятельствах. Мы не должны допустить того, чтобы всё это вернулось!
— У нас нет выбора, Полярис. Это не то, что мы хотим сделать. Это то, что мы сделать должны.
— Опять туманные фразы… — раздражённо сплюнул я.
— Хах! Помню, как сам в своё время злился на то, что меня держали подальше от всего этого. Теперь понимаю, что даже когда хочешь сказать нормально — не получается. Слова сложно подобрать…
Он посмотрел на свою подругу, будто ища поддержки, и та указала пальцем куда-то вдаль.
— Вон там, — звонко сказала она.
Я проследил за ней и увидел бредущего по улице мужика с бутылкой водки. Уголовного вида пьянчуга с фингалом под глазом и со смесью обиды и злобы на лице, застыл идущим куда-то мимо дальнего дома, наполовину скрывшегося в чёрной мгле.
— Почему они все здесь зависли? — спросил я.
— Не важно… потом расскажу теории. Смотри, — сказал он. — Дальше уже не теории, а как ты любишь. Только факты.