В тот день ему особенно запомнились нарики, которые прокатились в два адреса, но при этом рассчитались вперёд и сидели настолько пришибленные и тихие, что он сам, не выдержав, спросил:
– Случилось, пацаны, что?
Они переглянулись, Тимофею показалось, что со страхом. Потом тот, что сидел рядом, нехотя сказал:
– Кенты ночью… пропали куда-то. На девятом микрорайоне. Не слыхал? – огромные зрачки просто впились в Тимофея.
– Не, не слышал. Я с Левого вообще-то.
– Приехали на хату… Ночью вчера. На тачке. – В глазах парня снова мелькнула тень ужаса. – Ну, замутили, то, сё… Потом надо было метнуться на одно дельце. А Паха остался со шмарой. И ещё один кентишка. Ну, мы вернулись по-быстрому, минут через двадцать, а… Там вилы просто! Двери вынесены, кровищей всё залито, какие-то куски… Трупов-то нет, но… А на всех стенах шашечки нарисованы, как в такси. Кровью!
– Фига се! – Тимофей выслушал недоверчиво, поскрёб щетину, предположил: – Может вам это… Привиделось?
– Хрена там… Привиделось! А главное, – парень ещё больше понизил голос, – базар до этого был… Ну, щипача-то того кинули, с кем приехали. Главное – бабок хватало, я спецом Пахе отдал полтос, а он зажал чё-то. И говорит потом: «Да что он сделает-то? В мусарню побежит?» А Саня: «А если сюда поднимется?» А Паха: «И что? Сожрёт нас? Порежет на мелкие куски?» Как придёт, типа, так и уйдёт…
Перед тем как вылезать, нарик ещё раз поинтересовался:
– В расчёте, шеф?
– В расчёте, в расчёте…
Следующие несколько дней ситуация в городе лишь осложнялась. Слухи насчёт Иркутской трассы подтвердились: что там случилось, никто толком сказать не мог, но за неделю до Таёжного не добралось ни одной машины. Поезда по-прежнему не ходили.
Народ, сообразив, что дело пахнет керосином, ломанулся сметать с полок магазинов всё подряд: давка, крики…
На пятые сутки почти все продуктовые позакрывались. Местная агрофирма, хлебозавод и несколько мелких цехов по производству всяких там пельменей и колбас продолжали работать, но всю реализацию под контроль взяли городские власти. Через неделю были введены продуктовые карточки. Тимофей помнил уже подобное – в самом конце восьмидесятых. Но сейчас всё было гораздо страшнее – потому что непонятней.
По местному телеканалу и на радиостанциях выступления мэра, депутатов думы и представителей разных ведомств с призывами к спокойствию сменяли одно другое, а в головах людей всё ширился и ширился ужас, подогреваемый гуляющими по очередям сплетнями и леденящими кровь рассказами соседок…
Кто-то не мог дождаться родственников, которые должны были вернуться из поездок, другие наоборот не могли выбраться из города. Пытавшиеся уехать возвращались с самыми невразумительными пояснениями. А некоторые – НЕ возвращались, и это было ещё страшнее…
Тимофею запала в память одна встреча: он стоял в кармане у дороги в ожидании пассажиров, а по тротуару, слегка шатаясь, приближалась женщина. Вблизи стало заметно, что одежда на ней порезана на длинные полосы, а руки испачканы чем-то красным. Лицо было бледным, растрёпанные волосы падали на глаза. Она шла и разговаривала сама с собой, не кричала, но – в полный голос, так что было слышно даже сквозь поднятое стекло:
– Всё. Конец. Думаешь? Да конечно! Оно пожрёт всё, всё… Нет! Да! Мы все умрём! Будем душить друг друга, резать и напиваться кровью! Нам же так хочется…
Поравнявшись, она резко шагнула к машине, наклонилась, её ладонь впечаталась в лобовуху. Лицо придвинулось настолько, что на стекле появился туманный след её дыхания. Она сказала:
– Нас поглотит тьма! Мы растворимся… – потом жутковато негромко рассмеялась и пошла дальше.
– Кассандра, блин, – пробормотал Тимофей.
Кликушествующая ведьма потом мерещилась ему целый день…
Тимофей продолжал ежедневно выходить на линию (тем более, что по ночам теперь из-за комендантского часа работать стало невозможно) и смотрел по сторонам уже не просто с беспокойством, а порой – с откровенным страхом. Сначала он полагал, что кто-то намеренно сеет панику и распускает пугающие слухи, пользуясь всей этой неразберихой со связью, но странностей в самом деле становилось всё больше, и отмахиваться от них стало просто невозможно.
Поворотной точкой для него стал кошмар наяву, который поверг его в полную прострацию на несколько суток…