Смотритель над нами. Та, кто кормит и одевает нас. Та, кто зовет доктора, когда мы болеем. Та, кто присматривает за борделем и распределяет посетителей по нашим кроватям. Некоторые девочки думают, что когда-то ее привезли сюда так же, как и нас: в одном из грузовиков Жнецов. Это случилось, должно быть, много лет назад, когда ее кожа еще была гладкой, а спина прямой.
Сейчас она уже не выглядит молодой. Все ее лицо сморщено, глаза где-то далеко.
— Девушки, с вами хочет поговорить хозяин. Немедленно. Он закрыл зал. — Мама-сан удаляется так же стремительно, как и появилась, чтобы позвать девушек и из других комнат.
— Они ее поймали. — У Вень Ки, самой младшей и маленькой из нас, голос, словно у птички: порхающий и неокрепший.
Инь Юй так сильно тянет ее за волосы, что девушка взвизгивает.
— Никто из вас и слова не проронит. Если хозяин и мама-сан узнают, что нам было известно о планах Синь... хорошо это не закончится. — Она смотрит на меня, словно ждет слов поддержки.
— Мы ничего не скажем. — Я пытаюсь говорить, как должно семнадцатилетней, но правда в том, что чувствую я себя так же, как и они. Меня трясет, я белее рисовой лапши.
Не понимаю, почему я так испугана. Я знала, что произойдет. Все мы знали. Потому и пытались отговорить Синь.
Выхода нет. Выхода нет. Мы хором шептали ей слова хозяина, на то были десятки причин. Здесь у нее была одежда, еда, вода, друзья. А там? Что? Голод. Болезнь. Неумолимые улицы с волчьими зубами.
Но в конечном итоге ничто ее бы не остановило. Я увидела это много месяцев назад, в ее глазах появилась какая-то дикость, когда она начинала говорить о прошлой жизни. Она распространялась повсюду, выжигала ее изнутри. Всякий раз, заходя в мою комнату, она отодвигала алую занавеску и смотрела, смотрела, смотрела в окно — единственное во всем борделе. Она никогда не могла ничего держать внутри, как остальные. Иню Юи думает, это из-за того, что семья Синь не продавала ее. Они любили ее, кормили, учили читать, а потом умерли. И за ней в приют приехали Жнецы.
Синь лежит на полу прокуренного зала. Волосы растрепаны, рука выгнута под неестественным углом. Не уверена, в сознании она, да и жива ли вообще, пока один из хозяйских людей не встряхивает ее. Яркая кровь сверкает на ее руках и ногах. Кровь на лице стирает тепло щек и губ. Платье — красивый отрез небесно-голубого шелка с вышитыми на нем цветами вишни — все изорвано.
Все выстраиваются в линию, а хозяин нарезает бесконечные круги вокруг Синь. Когда он наконец останавливается, носки его гостиных тапочек направлены на нас.
Он не кричит, от чего его слова кажутся еще боле зловещими.
— Кто-нибудь из вас вообще знает, как это — жить там и бродяжничать? Работать как другие девушки?
Никто из нас не отвечает, хотя все мы знаем ответ. Его мама-сан вдалбливает в нас всякий раз, когда замечает в наших глазах пустоту. Его мы так старательно пытались вложить в голову Синь.
— Боль. Болезнь. Смерть. — Слова выходят из него, будто удар. Когда хозяин заканчивает, он подносит к губам трубку. Из ноздрей вылетает дым... напоминает мне алого дракона, вышитого на его же куртке. — Как вы думаете, что вы там будете делать, справитесь ли? Без моей защиты?
Ответ ему на самом деле и не нужен. Его вопрос — скорее тихий крик. Такой же, как задавал мне отец перед первым стаканом рисового вина. Прежде, чем взорваться.
— Я даю каждой из вас все, что ей может понадобиться. Даю вам лучшее. Все, что я прошу взамен, чтобы вы были приветливы с клиентами. Такая мелочь. Малюсенькая просьбочка.
Один тот факт, каким образом хозяин к нам обращается, леденит кровь. Нас всегда наказывает только мама-сан, шипя сквозь губы, она бьет наотмашь отточенным движением мозолистой руки. За те несколько раз, когда хозяин разговаривал с нами, он всегда напоминал, насколько нам живется лучше тех, кто работает в других местах. У нас есть собственные комнаты, шелковые платья, подносы для чая и ладана. Блюда на выбор. Куча разных красок, чтобы разрисовывать лица. У нас есть все, потому что мы избранные. Лучшие из лучших.
— И вот теперь Синь здесь... — Он произносит ее имя таким образом, что оно заползает мне под кожу. — Плюнула в лицо моей щедрости. Я подарил ей безопасность и возможность жить в роскоши, а она выбросила это все за ненадобностью. Она оскорбила меня. Мою честь. Мое имя.
Позади него садится Синь. У нее все еще идет кровь, ее трясет. Мужчины в черном тяжело дышат. Интересно, как далеко ей удалось убежать, прежде чем они ее поймали.
Хозяин щелкает пальцами. Все его четверо приспешников поднимают Синь на ноги. Она болтается в их руках, словно кукла.
— Если вы пренебрегаете моим гостеприимством, нарушаете правила, вы будете наказаны. Если вы хотите, чтобы к вам относились как к обычным проституткам, так тому и быть.