Однако Вельцмир думал иначе. Он, наконец, рассмотрел артефакт, на котором адепт Эльдиор проводил концентрацию тау.
— Что ты себе позволяешь, жалкое подобие мага? — крикнул он, яростно выпучив глаза, — Кто разрешил тебе брать Крест Велеса из закрытого склада факультета Геомантии? Это запрещено для тебя с твоим уровнем допуска.
Эльдиор снова открыл глаза и столь же равнодушно ответил:
— Можете доложить и об этом, брат Вельцмир. Я уверен, что варлок Гринуй, как декан нашего факультета, не будет против того, что я воспользовался артефактами закрытого склада. А теперь прошу вас, оставьте меня одного. Это келья предназначена для медитаций и внутреннего осмысления, а не для пустых разговоров.
Лицо Вельцмира пошло пятнами. Он ненавидел этого зарвавшегося выскочку, к которому Гринуй Талкидорский относился с особой симпатией, необычной для сурового декана. С тех самых пор, как он привёз мальчишку из какой-то далёкой, Ситасом забытой деревушки, он всячески примечал его, отдавая Эльдиору предпочтение перед другими неофитами и учениками. Естественно, это не могло не вызывать у них чувства ревности и недовольства. Однако они ничего не могли поделать. Правила, царившие в магическом корпусе Королевского Университета, были крайне суровыми по отношению к нарушителям дисциплины. Студенты даже не могли устроить тёмную этому выскочке, потому как в тот же день с треском бы вылетели из Университета. Единственный способ прищучить Лазету был на ежегодных магических поединках между студентами. Однако поединки разрешались только между равными по рангу, а среди них Эльдиор неизменно побеждал.
С того далёкого дня, когда варлок Гринуй выкупил мальчика у собственного отца за триста дублонов, прошло чуть больше десяти лет, и на прошлой неделе ему исполнилось двадцать. Он благополучно закончил обучение в качестве неофита и ученика, стал адептом геомантии и недалёк был тот день, когда он должен был облачиться в рясу посвящённого. Так должно было быть, но судьба распорядилась иначе.
— Ты думаешь, что декан всегда будет защищать тебя? — процедил магик, поддаваясь ненависти. — Если так, то ты ошибаешься. Скоро Гринуй Талкидорский отправится в замок Рундагор, чтобы получить ранг верховного мага. А я, наконец, стану мастером и, что ещё приятнее, — деканом факультета Геомантии. Как ты тогда запоёшь, выскочка?
Эльдиор слегка оживился. На его флегматичном лице появилась слабая улыбка:
— Не волнуйтесь за меня, Вельцмир. Господин обещал, что заберёт меня с собой, в Рундагор. По его словам, там я смогу получить лучшее образование в мире. Он обещал, что в Рундагоре меня сразу же зачислят в группу магиков, специализирующихся на стихии Земли. И тогда у меня появится возможность проявить себя, в случае чего, я буду принят в гильдию Шаал-Дуран, как действующий Тёмный Маг.
— Что? — Вельцмир был ошеломлён.
Быть принятым в гильдию Шаал-Дуран означало многое: признание, почёт, а также свободный доступ к самым таинственным знаниям, накопленным Союзом Тёмных Магов за свою историю. В Шаал-Дуран принимали не каждого. Желающий должен был иметь ранг не ниже магика (и кстати, Вельцмир ещё два года назад отправил в Рундагор свой запрос на вступление в гильдию, однако ответа не было до сих пор). Кроме того, имелась определённая тенденция — если обучение мага проходило в стенах Рундагора, это было абсолютной гарантией того, что по достижении студентом уровня магика его автоматически заносили в списки гильдии. Это значит, внезапно понял Вельцмир, что ненавистный выскочка уже через пять-шесть лет станет полноправным Шаал-Дуран. В то время, как он сам останется всего лишь мастером (в лучшем случае, деканом Королевского Университета).
— Не бывать этому, — прорычал Вельцмир, сжимая кулаки. — Я позабочусь о том, чтобы Гринуй не взял тебя с собой. Вот увидишь, ничтожное отродье!
Внезапно лицо Эльдиора перестало быть равнодушным. Он встал на ноги и угрожающе посмотрел на магика. Тот воспринял это, как реакцию на своё обещание. И рассмеялся.
— Что? Испугался, отродье?
Эльдиор побледнел от ярости. На самом деле его мало волновала угроза магика. Однако оскорбление, повторённое дважды, больно кольнуло в сердце. Юноша помнил, как часто отец называл его этим словом — отродье. И оно навсегда отложилось у него в сознании, как величайшее оскорбление, которое только можно произнести.