— Надо бы поговорить с ними… — шепчет Огинский.
— Погодите, Евгений Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что-нибудь о положении на фронте?
Но майоры по-прежнему молчат.
— Ну что же, товарищи офицеры, — негромко произносит наконец Бурсов, — так-таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.
— Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, — равнодушно замечает кто-то в дальнем углу. — Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.
— Мы не из таких, — обижается Огинский.
— Зато нас, наверно, за таких принимаете, — ввязывается в разговор еще кто-то.
— Ну это уж вы зря! — повышает голос Бурсов. — Мы ведь тоже на фронте с самого первого дня войны и знаем, каково было в сорок первом!
— А почему именно так было? — раздается чей-то голос, и Бурсову кажется, что принадлежит он майору Нефедову. — Разобрались вы там в этом?
— Некогда было особенно разбираться, — хмуро отзывается Бурсов. — Все бои да бои. Да и не в том дело сейчас — как начали, важнее другое — как воюем. О сражении за Москву и Сталинградской битве слыхали хоть что-нибудь?
— Имеем некоторое представление, — отвечает Нефедов. (Бурсов не сомневается более, что это именно он.) — А в армии вы давно, товарищ подполковник?
— С тридцать третьего года. Перед войной отдельным саперным батальоном командовал. Отходил с частями своей армии от Жлобина до самого Сталинграда.
— Так вы, значит, в боях под Сталинградом участвовали? — оживляется Нефедов.
— Да, участвовал.
— Немцы считают, что Сталинградская битва была самой крупной в истории всех мировых войн, — замечает кто-то простуженным голосом.
— Та, что сейчас идет на Курской дуге, покрупнее будет по своим масштабам. Вот майор Огинский — офицер штаба фронта, ему лучше, чем мне, известна обстановка.
— Да, масштабы тут во всех отношениях побольше, — подтверждает Огинский. — Под Сталинградом с обеих сторон участвовало примерно два миллиона человек, а на Курской дуге более трех миллионов.
— А вам ничего не известно, как там теперь дела? — интересуется Бурсов. — Мы ведь попали в плен под Белгородом, в самый первый день сражения — пятого июля.
Никто ему не отвечает, и он спрашивает уже шепотом:
— Может быть, тут нельзя вести такие разговоры?
— Этого вы не бойтесь, — успокаивает Нефедов. — От тех, которые могли нас предать, мы нашли способ избавиться. Подслушивать теперь нас некому. Да немцы и не боятся, что мы замыслим что-нибудь вроде восстания или побега. Уверены, что отсюда не убежишь. А что касается теперешних боев под Орлом, Курском и Белгородом, то по радио сообщают, будто немцы одерживают там победу.
— Быть этого не может! — несдержанно восклицает Бурсов. — Это им не сорок первый!
— Мне трудно судить, что и как там у нас изменилось, — тяжело вздыхает Нефедов. — Известно, однако, что под Белгородом немцы прорвались уже не только в Прохоровку, но и в Обоянь. А это, как я себе представляю, не очень далеко от Курска.
— Немецкое радио слишком уж хвастливо, — усмехается Бурсов. — Оно ведь в свое время и о взятии Москвы сообщало.
— Да, было такое, — подтверждает Нефедов. — Но на этот раз сообщило не немецкое, а английское радио. Капитан Фогт — осторожная бестия. Он знает истинную цену немецким сообщениям по радио и потому корректирует их английскими передачами. А переводит ему майор Горностаев, хорошо знающий английский язык.
Послышался тяжелый храп нескольких офицеров. Они устали за день, да и разговор этот не очень, видимо, их заинтересовал. Умолкает и майор Нефедов. А когда Бурсов решил уже, что и он заснул, вдруг снова слышит его голос, теперь приглушенный до шепота:
— Я не сомневаюсь, товарищ подполковник, что сражение под Курском кончится нашей победой. После Сталинграда у меня уже нет сомнений на этот счет. Гнетет другое — а мы-то как же? Чем вину свою перед Родиной искупим? Вольная вина или невольная — это ведь сейчас не самое главное… Скорее всего, мы просто не доживем до того часа, когда земля наша станет свободной. А мертвые, как говорится, сраму не имут…
Майор Нефедов тяжело вздыхает и долго ворочается на нарах. Потом спрашивает:
— Вы, наверно, спать хотите, товарищ подполковник, а я вам голову морочу всем этим…
— Какой там сон!.. А у меня, вы думаете, сердце кровью не обливается при одной мысли, что мы можем не вырваться отсюда до конца войны?