Выбрать главу

– Поднимай их! – приказал Мюллер.

«Не надо, ребята…»

– Не надо, ребята! – заскулила рыжая.

– Томас, дай ей в щи, чтобы заткнулась!

Мы их подняли и потащили за ограду, к подвальчику, где замок скинули. А телки их плакали, одна все кричала: мальчишки, ну не надо, ну отпустите… А Зима и Роммель схватили эту дуру за волосы и разбили ей рот. Она стоит и харкает кровью, а Зима ей джинсы начал снимать, придурок! Роммель сказал – будешь орать, сука, навсегда щи испорчу! А Мюллер дал ему поджопник и сказал, чтобы телок не трогали. Рыжая сразу заткнулась, они могли бы свалить, но пошли тоже с нами, почти подгонять не пришлось. Бабы же вечно на измене, что им морду порежут.

Там тоже, за парком, прохожие шли, дятлы всякие, но никто ни хрена не сказал; сделали вид, будто ничего не замечают. Темно уже было, но нам улицу пришлось переходить. Один только раз пацан этот в красной кофте, которому Фриц башку прутом рассадил, сбежать пытался. Вырвался, короче, но Шварц ему перо показал, и тихо до подвала дошли. А когда дошли, оказалось, что тот здоровый, что двум нашим рожи разбил, он, типа, черномазый наполовину или на треть, хрен его разберет. Но не хачик, это точно, а скорее, папашка из ниггеров был.

А Мюллер сказал – пускай наши девчонки домой валят, но Стелла заявила, что останется. А подружка Шварца тоже сказала, что хочет посмотреть. Мы тогда телок в углу посадили и велели Зиме присматривать, а хип-хоперов уродских на колени поставили. Мюллер спросил:

– Что, гомосеки долбаные, ниггеровский музон слушаем?

Все заржали. Этот, что чуть в луже не утоп, в штанах уродских, шепелявит:

– Это не ниггеровская…

– Ах ты, чмо! – Шварц ему в щи как заедет, тот и откинулся.

– А прикид яйца не жмет, собака?

– Сколько вас учить, дятлов, что в нашем городе по улицам в этом говне ходить нельзя?!

– Латыш, дай веревку!

Веревки не было, но на трубах там проволока валялась. Латыш с Роммелем целый моток, млин, принесли. Мы черномазого этого прикрутили, он никакой был. Остальных двоих Мюллер сказал отмудохать, а с этим, мол, еще побазарим, больно наглый. Отмудохали мы их кайфово.

А телок Зима и Роммель предлагали по кругу пустить, рыжая разоралась, короче, в трубу вцепилась, не оторвать, и тут Борисов-младший ей по ребрам ботинком засадил. Я сказал Борисову, что баб бить не полагается, и Лось ему сказал, что он – говно. Шварц-старший сперва на нас с Лосем попер, но Мюллер тоже с цепью выполз, и тот притух, брата своего отозвал, короче.

А рыжая, млин, так и выпала в осадок, лежит и не дышит. Латыш, такой, заржал и говорит Борисову – вот сам жмурика и дери! А Мюллер говорит – на хрен, оставьте эту телку, пока не сдохла. Но она не сдохла, я подошел, посмотрел.

– Что, манда, чуркам давать научилась, а с нами не хочешь? – спросил Фриц и дернул ее за волосы.

Но базарить там не с кем было, глаза у дуры закатились, вся рожа в земле и стеклом порезанная, а потом еще ее стошнило. Стелла ильичевская сперва хихикала, а потом сказала, чтобы рыжую не трогали, потому что у нее припадок. Никто ее и не собирался трогать; очень нужно с заблеванной дело иметь!

А вторая, тощая, запела, что все сделает, лишь бы не били. Зашибись, сказал Лось, да кому ты нужна, Аура. Поставил ее на колени тоже. У этой дуры все краски ее по роже потекли, некрасивая стала, и сережка одна порвалась вместе с ухом. Это Роммель, дурак, постарался. Они с нее содрали куртку, потом Шварц сказал, чтобы сняла майку сама.

«Снимет», – подумал я.

Она, млин, заплакала опять, но сняла. А Мюллер снова прогнал такую тему, чтобы ее не трогали. Он как почуял, Мюллер, что пора было валить. Обычно Мюллера все слушали, особенно без Ильича, но сегодня с нами были Борисовы-придурки, им Мюллер по фиг, а Зиме и Роммелю бабу обещали. Если бы Мюллера послушали, млин, не влипли бы в такое дерьмо. Я снова увидел заранее, но ничего не сказал. Мне было интересно поглядеть, чем все кончится.

Натурально ведь влипли.

Я тоже хотел сказать нашим, что уродов мы отлупили и пора сваливать по домам. Но не сказал, мне же тоже поглядеть хотелось, как Мюллер этого полуниггера допрашивать будет. Но дура эта, тощая, сама раздеваться начала, мы с Лосем, такие, переглянулись и офигели. Я так ее вообще трогать не собирался, очень мне нужно; мне Стелла подмаргивала, что вместе поедем! Но Томас и младший Шварц совсем с катушек соскочили, как гопота голимая.

Шварц приказал, чтобы она раком встала, а потом – чтобы сиськами трясла. Я Шварцу сказал, что баб трогать нельзя, но он меня не слушал. Тут черный этот баклан очнулся, из проволоки как-то вывернулся, но Фриц ему прутом опять по кумполу дал, и все заржали. И часы у этого баклана с руки снял, и ремень хороший, кожаный. А Мюллер сказал – оторви ему пуговицы на его сраных штанах растаманских, пусть с голой жопой останется.

Сиськи у нее ничего, такие, были. Она на девчонок наших уставилась, думала, что они заступаться начнут. Но они только пиво тянули и молчали. Потом Томас ей дал по роже, несильно, сказал, чтобы разделась догола и чтобы отсосала у всех по очереди. Она заблеяла что-то, типа, не умеет, и что принесет нам денег, куда скажем, а Шварц сказал – прикинь, она стебется над нами! Тогда она упала, а Зима рядом сел и стал ее, мудак, успокаивать, гладить стал. А старший Шварц, млин, ему говорит – ты опух, что-ли, тащишься от ее скулежа? Если не можешь ее заставить взять в рот, так отойди, дай другим!

Мы с Лосем отошли и закурили. Надо было делать ноги, но западло делать ноги при всех. Я решил ждать. Тыква разболелась от их воя, ни вздохнуть, ни пернуть. И снова почудилось, словно я в железных ботинках по кровище шлепаю…

А телка эта все ревет и повторяет – мальчики, ну не надо. И жопа у нее в окурках, грязная вся. А вторая, млин, тоже очухалась и снова реветь начала, дергается, как в припадке. Хотела уползти, но Роммель ей на пальцы встал, говорит – ты куда, сука? Она мордой вниз легла и больше не рыпалась. Я сказал Роммелю, чтобы ее не трогал, что баб трогать – западло. Он сперва погнал пургу, типа, про мудаков, которые его учить будут, но Лось его спросил – ты кого мудаком назвал? Роммель – малолетка еще, а борзеет не по делу. Слушать должен старших, а не возбухать!

А Лось ко мне подошел и тихо так в ухо пыхтит, что не нравится ему все это и что рыжая ни хрена не отдышалась и вся в блевоте; как бы, правда, на мокруху не попасть…

Я ничего не успел ответить, а Шварцы оба, уже с телки джинсы и трусы стянули, а Томас лифчик ей порвал. Она голая осталась, стоит, синяя вся, руками закрывается и воет. Шварц толкнул Роммеля и сказал, что тот первый. А Роммель никогда не пробовал, пересрал, стоит перед ней, красный весь, и не знает, что ему делать. А Томас ржет и не может остановиться.

Орали все, как придурки, и не услышали, что там на улице. Видать, кто-то из жильцов ментовку вызвал. Я не стал вязаться со Шварцем, потому что уже чуял, чем все кончится. Никто никого трахать не будет, а придется валить, и как можно скорее…

Короче, я как чуял, что западло вылезет. Заревело сверху, там дверь наперекос висела. Латыш ближе всех к лестнице стоял, он первый увидел, что ментовский бобик причалил, и надо ноги делать. Мы ломанулись, но младший Шварц и Зима не успели. Мы с Лосем рванули через парк, напролом, отдышались в каком-то дворе. Уже темно было, и фонари не горели.

Сидим, короче, слышим – топает кто-то. Оказалось – Мюллер. Лось говорит – стоять, придурок! А Мюллер, такой, – как завопит, типа, на хрена пугать! Мы заржали, но невесело было, из меня уже пиво все вылезло, холодно стало, зубы, млин, стучат, и ноги промокли.

«Фриц и бабы убежали», – подумал я.

Мюллер сказал, что Фриц и Латыш с бабами убежали через второй выход; там дальше был лаз, а Зиму и дурака Борисова повязали. Ничего сделать было нельзя, млин, сапогами запинали, волки позорные, хари им разбили. Лось сказал – вот суки, фигли делать теперь? А Мюллер, такой, помолчал и говорит – это все херня, хуже другое. Одна из шалав растаманских, оказывается, с Зимой в параллельном классе раньше училась, млин.