За спиной послышалось.
–Стас, подожди.
Он оборачивается, уже зная, что на сухой хвое лицом к лесу сидит парень в красной клетчатой рубашке.
– Да, понял я, что это не ты. Хотя сначала решил... – он не стал развивать мысль.
– И как же до тебя дошло?
– Если честно, не дошло. Я сомневаюсь. Дошло до меня то, что это мог быть не только ты.
– Ты о девчонке?
– О девчонке.
Спустя несколько долгих секунд, Борис поднимает на Стаса кошачьи раскосые глаза:
– Ты, конечно, не любитель ходить по гостям, но Алинка могла принести.
– Она, по-твоему, совсем дура?!
Борис виновато замолчал, но по его выражению лица было видно, что он ещё сомневается.
– Ты зачем меня искал?
– А ты не догадываешься? Я теперь домой вернуться не могу.
– Чёрт! Я даже не думал об этом.
– А ты подумай.
Борис молча стал перебирать свои многочисленные браслеты: нитяные, кожаные – все разных цветов.
– Дело не в том, что мне не хочется, чтобы ты жил у меня. Я просто вообще не знаю, как теперь жить.
– Ну, давай тогда уйдём в лес прямо сейчас и быстренько забудем, что были людьми.
Опершись о ближайшую сосну, Стас складывает руки на груди.
– Я понимаю, что это начало конца. Но время ещё есть. Подумай о том, что мне сложнее. У меня сестра одна осталась в пятнадцать лет.
– Вы виделись?
– Виделись. Я ей рассказал.
– И как она?
– Плохо.
Они замолчали. Где-то с ветки вспорхнула крупная птица.
– Знаешь, почему я боюсь леса? Ты здесь не понимаешь, слышат тебя или нет. Встречаешь разных животных, но какие из них люди – разобрать невозможно.
– Скоро ты перестанешь об этом думать и сам превратишься в обычного лиса. Забудешь о своей лесной голодовке, начнешь всех подряд жрать.
– Надеюсь, что не слишком скоро.
– Ну, лет пять у тебя есть. А я и того раньше уйду.
– Барсик, вот не надо сейчас!
– А что не надо? Думаешь, нет?
– Всё зависит от твоего желания. Позволишь этой заразе тобой управлять – за год уйдёшь. А если не отпустишь себя, то лет десять ещё можешь спокойно жить, а может и больше. Были же случаи.
– А зачем нужна такая жизнь? Только и делать, что скрывать ото всех. Каждый день смотреть, как твой дом разрушается. Как отваливаются обои, сыплется штукатурка, проваливается пол, по стенам ползут трещины, ломается мебель. В итоге лопаются стёкла, и ты забываешь, что когда-то был человеком. Ты не боишься?
– Боюсь.
Снова повисло молчание.
– Не хочу сегодня возвращаться. Если нужно, держи ключи.
Борис достал из кармана звенящую связку, на которой моталось множество металлических брелоков разной формы: звёзды, пистолеты, черепа, перья, листья – всё это блестело и выводило какую-то свою мелодию.
–Не нужно. Я один не пойду туда, – Стас махнул рукой.
– Как хочешь.
Борис суёт блестящую связку в карман, встаёт и направляется в лес. Стас даже не заметил, когда удаляющаяся фигура стала напоминать большую кошку.
На Октябрьской
Любкина свекровь ушла в лес уже лет десять назад, но её слова остаются жить между стенами до сих пор: «Мой дом тебе не достанется».
Её половина дома рухнула почти сразу после ухода. Ещё до заразы. Крыша стала похожа на лоскутное одеяло, которым однажды накрыли огонь, а потом бросили догнивать в сырости. В комнате и кухне ждал подобной участи хлам, оставшийся после бабки. Вещи покрывались пылью, но пока не стирались из памяти. То дети, то сама Любка, то её новый муж, время от времени с трудом открывали просевшую дверь и забирались на ту половину поискать что-нибудь нужное: дети искали, во что можно поиграть, Любка — что можно пропить, муж — металл. Выручку тоже тратили на выпивку. Так что с женой у него были похожие цели, но разные подходы.
В Любкиной пока ещё целой половине было не намного лучше. Обои свисали со стен и потолка, как грязные паруса на сказочном корабле после шторма. Сквозь стены врывался ветер. Его не хватало, чтобы раздуть паруса, но хватало на то, чтобы все, кто был в доме, замерзали. Оставалось прижиматься всем телом к пыльной серой печке, глотавшей вместе с углём всякий смысл наводить в доме порядок.
По субботам у Любки всегда было шумно и весело. Приходили соседи, знакомые, знакомые знакомых. Все пили, смеялись, травили пошлые анекдоты, материли городскую власть и тяжелую жизнь.
Сама же Любка давно перестала жаловаться. Только обида брала, когда она на утро трясущейся рукой стучала в окно соседнего дома. Его аккуратная молодая хозяйка, бывавшая у Любки в гостях только пару раз, и то чтобы увести подвыпившего мужа, мелькала за шторкой, но не показывалась.