— Нет.
— Женат?
— Нет.
— Тогда чего? Мне начхать, если у тебя бардак. Лишь бы койка была.
— Просто я никого к себе не вожу.
— Чего так?
— Хватит меня допрашивать. Не вожу — и все. Хочешь довести дело до конца или нет? Так поехали к тебе.
— Нельзя. У меня ребенок. Притащу домой кого-то, малыш трепанет социальному работнику.
Они доехали в ее машине до мотеля. Поттс напился в стельку, поэтому отдал ей пачку денег. Она была пьяна чуть меньше, чем он, и пошла снять номер. Вернулась Дарлин через несколько минут, по-прежнему держа деньги в руке. Посмотрела на них, потом на Поттса и засунула купюры в лифчик.
— Хочешь получить их назад? Иди и забери.
В номере Дарлин села на кровать и достала пол-литровую бутылку водки из сумочки. Отхлебнула сама и предложила Поттсу.
— Что-то ты на взводе. Всегда такой или только со мной?
— Ничего я не на взводе.
— А что, на взводе — это здорово. Я люблю, когда чуток страшно.
Она вернулась на кровать и поманила к себе Поттса.
— Ну иди же, лапуля. Поговори чуток с мамой Дарлин. Поттс плюхнулся на кровать. Она притянула его голову к своей груди и стала нежно гладить. Поттс закрыл глаза.
— Жизнь у тебя тяжелая, да? Вижу. Это ж всегда видно, когда жизнь тяжелая. А чуток любви — как раз то, что нужно, да, милый? Чтобы кто-то был с тобой нежным и мягким. Жизнь-то колется. Нельзя же, чтобы все время было тяжко, правда?
Дарлин взяла его за подбородок, подняла и нежно поцеловала в губы. Посмотрела в глаза.
— Глаза у тебя красивые. Я сразу заметила. Такие большие и грустные. Люблю такие. Я подумала: человеку с такими глазами надо, чтобы его кто-то любил.
Поттс наблюдал за тем, как она раздевалась. Дарлин была по-своему красива. Бледная кожа, сексуальное тело. Но все портил ужасный шрам на животе. Она заметила, что Поттс смотрит на него.
— Не нравится?
— Нормально.
— Уродливо, да? Все врачи, когда я рожала. Инфекция. Я чуть не умерла. Ты меня расхотел? Такое с мужиками бывает.
— Нет, я хочу тебя.
Она положила его руку на свой живот. Он пробежал пальцами по шраму.
— А ты хороший. Правда?
— Правда. Я хороший.
— Ну давай. Раздевайся. Чуток подразню, а потом буду тебя любить.
Поттс разделся и лег на кровать рядом с ней. Она вдруг оробела. Поттс начал трогать ее за разные места, она смущенно хихикала. Прямо как школьница. Дарлин притянула его и как будто вобрала в себя. Она толкнула его на спину, оказалась сверху и улыбнулась — в этот момент Поттс подумал, что никогда не видел женщины красивее. Лампа горела точно у нее за головой, и Дарлин была похожа на ангела с нимбом. Поттс попал в рай. И сам стал ангелом.
Она перекатилась на спину и потянула его, чтобы он оказался сверху. Он поцеловал ее, не прекращая движений. Возбуждение становилось все сильнее, и Дарлин отвернулась. Впилась ногтями в спину Поттса. Обхватила его ногами, выгибаясь под ним, прося, чтобы он двигался резче, быстрее. Поттс решил, что он кончит, но Дарлин остановилась и положила его руки себе на шею. Поттс не понял, что от него требуется. Она обожгла его взглядом.
— Ну же. Чего замер, давай.
Поттс сжал пальцы и почувствовал, что она снова двигается под ним. Его все это слегка напрягало, но стоило ему ослабить хватку, как Дарлин приходила в бешенство. Наконец она сжала его руки, показывая, чего хочет. Она покраснела, потом побагровела, в ее горле раздалось сдавленное бульканье. Поттс хотел остановиться, но женщина ударила его по рукам, и он продолжил. Она начала биться в судорогах. Ее глаза закатились. Поттс испугался, что задушит ее насмерть. Делать ей больно ему не хотелось. Она шлепала по кровати ладонями. Поттс замер и убрал руки с ее шеи. Дарлин ловила ртом воздух и, кажется, приходила в себя. Сфокусировав взгляд на нем, она посмотрела на него как-то странно и вдруг заорала:
— Какого хрена ты перестал? Я бы вот-вот кончила! Уже всего ничего осталось. Сукин сын недоделанный!
Поттс отодвинулся от нее. Дарлин впала в истерику. Она сидела посреди кровати, рыдала, ругалась и пыталась выпутаться из простыни. Поттс натянул брюки и выскочил из номера с ботинками в руках. Доковылял до парковки. Прохлада из пустыни ударила ему в лицо, и все стало еще хуже. Он был в растерянности. Поттс огляделся в поисках своего мотоцикла и вспомнил, что они приехали на ее машине. Он поставил на землю ботинки и попытался влезть в них. Тут на пороге появилась голая Дарлин и стала ругать его на чем свет стоит:
— Да ты что, совсем того? Что, не потянул такую бабу, как я, гомик несчастный? Угадала? Неудачник долбаный, гомосек чертов.
Она продолжала сыпать проклятиями. В других номерах открывались двери, Поттс ковылял прочь от мотеля, неся в руках рубашку и ботинки, а Дарлен все кричала.
Глава 4
Дэвид Шпандау жил в старом доме с двумя спальнями в Вудланд-Хиллз. Дом был небольшой, но к нему примыкал симпатичный дворик. Шпандау устроил в нем пруд, запустил туда рыб и черепашку. Черепашка чувствовала себя там прекрасно. А вот рыб поедали еноты. Что ни день Шпандау недосчитывался одной. Время от времени он находил под изгородью хвост или плавник, а то и два. И шел покупать еще одну рыбу. Шпандау подумывал, не засесть ли как-нибудь ночью у окна с дробовиком, чтобы застукать проклятых енотов на месте преступления. Причем подумывал вполне серьезно, и это слегка пугало его. Они ведь просто зверюшки, в конце концов. И придумывать план мести им — это же верная дорога в дурдом. Лучше бы по ней не ходить. Но все лее Шпандау уже жалел, что вырыл этот чертов пруд. Предполагалось, что он поможет ему расслабляться, а пока только раздражал.
Он въехал на дорожку у дома, вышел из машины, открыл шаткий гараж на два места и поставил «БМВ» рядом с пикапом. Это был подновленный «Шеви-Апачи» 1958 года, на котором Шпандау ездил бы с гораздо большим удовольствием, чем на «БМВ», казавшемся ему слишком претенциозным. Но Корен арендовал для своих агентов именно такие машины. Аргументы его были просты: «БМВ» настолько примелькались, что в Лос-Анджелесе не выделяются из потока, и в то же время они достаточно стильные — в самый раз для его работников. Для Шпандау же это был огромный немецкий драндулет, в котором к тому же нельзя курить.
Шпандау сам был из немцев. Его отец, мясник, приехал из Дюссельдорфа сразу после войны. И, видимо, машина напоминала Дэвиду о нем. Темная, холодная, равнодушная. Папаша бил его широким солдатским ремнем, и Дэвид всегда подозревал, что он оставил его на память о своей службе в рейхе. Шпандау как-то спросил отца, был ли тот нацистом. Старина Хорст влепил ему так, что Дэвид пролетел до стены. В магазине папаша целыми днями яростно рубил туши, как будто это были евреи, цыгане или гомосексуалисты. Потом возвращался домой, чтобы упиться шнапсом и терроризировать жену и детей. Катрину, дочку, которая была двумя годами младше Дэвида, он не трогал. Ке он добивал бранью. Какие-то немецкие гены не давали ему поднять руку на женщину, но орать на нее не мешали. Так что им доставалось не меньше, чем мясу в магазине. Слыша, как кто-то восхищается «БМВ» — «прекрасный образчик немецкой инженерной мысли», — Шпандау вспоминал безжалостную деловитость, с которой отец расправлялся с мясом и людьми. Но мысли об этом тоже были прямым путем к безумию: ведь это всего-навсего машина.
Шпандау по дороге заехал на рынок и теперь взял с сиденья пакет с покупками и захлопнул дверцу гаража. Замысловатых пультов управления он не терпел. День выдался жаркий, и белая рубашка на спине совсем промокла под пиджаком «Армани». Л в доме было прохладно и темно. Уходя, он закрыл шторы и включил кондиционер. Как же приятно утаиться дома: тихо, спокойно — и он один. Ему нехватало Ди. Но, положа руку на сердце, хорошо, когда никого нет. Весь мир остается снаружи. И никто не жужжит над ухом. Делия ушла от него год назад. Полюбовный развод — если молено так сказать о разводе. Он не возражал. Шпандау давно понимал, что этим все кончится. Они оба понимали. Пока он работал каскадером, все шло прекрасно. Ди уважала эту работу — ведь тем же самым занимался ее отец. Потом у Шпандау случилась черная полоса: за год он переломал чуть не все кости, да еще продюсеру вмазал.