— Хочешь правды? — Алисанда внезапно легко сдалась. — Будет тебе правда… — Девушка присела на колени к любовнику, прижавшись почти вплотную, но голос её был холоднее родниковой воды. — Да, это действительно я собрала факты обвинения и сообщила о готовящемся заговоре королю.
Карренг сощурил тёмные глаза, в которых сейчас замелькали зеленоватые искорки, свидетельствовавшие о том, что верволк может начать менять ипостась в любое мгновение. И сказал очень спокойно, как и подобает во время допроса:
— Заговор против жизни правителя — ложь. Крауш не задумывал покушения на моего брата. Ты не собрала факты, а искусно их подтасовала и сочинила донос, чтобы самой очутиться на посту Верховной. — Конечно, младший принц не мог поручиться головой, что так и было, но сейчас стоило надавить, рассчитывая получить полностью откровенный ответ.
Алисанда рассмеялась, откинув голову. Карренгу подумалось, что сейчас жрица опять решит использовать свои женские чары, чтобы отвлечь его от темы разговора или разжалобить. Но его высочество был не совсем прав.
Тихий шёпот, таким в постели говорить признания и фривольные комплименты:
— Мой любимый, ты просто провидец. Да, я на самом деле расставила акценты в письме к Вилренгу так, как нужно мне. И я естественно хочу занять пост Крауша, он слишком стар для своей должности, пора освобождать место более молодым, сильным и достойным. — Губы Алисанды находились сейчас меньше, чем в паре сантиметров от лица принца. — Но прежде, чем ты решишь, что со мной делать, подумай над двумя вещами. Первое: из всех обвинений против Крауша только организация покушения на короля — неправда, остальное я могу подтвердить под присягой. И второе. Ты на самом деле выдашь меня своему брату, чтобы оправдать Верховного? Отправишь меня на виселицу или в пожизненное изгнание, что равносильно казни — люди в считанные дни вычислят меня и растерзают на части? Предашь и забудешь свои чувства… свою любовь? — голос чуть дрогнул, глаза жрицы, казалось, вот-вот наполнятся слезами, они уже повлажнели в уголках век.
В этот миг девушка выглядела самой беззащитностью. Не осталось и следа от страстного протеста, которым пылал её взор пару минут назад. Карренг на секунду зажмурился, еле сдержав желание помотать головой. Эта переменчивость, как танец языков пламени, была самым привлекательным в Алисанде. Никогда не знать, какой она будет через считанные минуты, но верить и понимать, что в каком бы образе она ни предстала, это будет искренне и нужно именно сейчас. У принца и теперь не закралось мысли о том, что любовница намеренно вводит его в заблуждение: ведь она сама признала правдивость его подозрений.
— Милая, зачем ты так поступила?
— Ну уж конечно не из одной только корысти и властолюбия, как тебе хочется думать, мой дорогой. — Очередная перемена — и в интонациях звучит нескрываемый сарказм и вызов. — Я не хочу, чтобы договор с Римом рухнул из-за одного глупца, который совершает человеческие жертвоприношения, стремясь поддержать угасающую магическую силу!
— Неужели Крауш действительно… — Циником нельзя родиться, им можно стать в результате длительного участия в интригах, которые, не переставая, плетутся в кругах, близких к лидерам любого государства. Карренг был политиком по своей внутренней сущности, но вот достаточного опыта набрать пока не успел. И спокойно думать, что чьи-то жизни были оборваны в угоду жрецу, стремящемуся удержать своё положение, просто не мог.
Алисанда утвердительно кивнула…
С первым словом старшего принца все в зале безмолвно замерли, впившись внимательными глазами в оратора. Под сводами отдавался эхом только голос Вилренга, отражался от вычурной лепнины, мелькал между колоннами, долетал до каждого уха, хотя правитель говорил негромко. Он, даже не взглянув в лежащую перед ним бумагу, по памяти процитировал длинный список обвинений против Верховного. Аудитория сдавленно охнула.
И начался утомительный процесс опроса свидетелей, выступлений экспертов. Затем слово было предоставлено самому обвиняемому. Крауш неторопливо поднялся на трибуну: уже пожилой, но крепкий, жилистый, статный, с гордым разворотом плеч и почти что царственной посадкой головы. Он привык командовать, принимать единственно верные решения в любых ситуациях и привлекать к себе всеобщее внимание. Он не сдался, несмотря на безвыходность положения. Он по-прежнему верил в себя и готов был заставить верить в свою правоту других.