Он видел отступление римских гастатов, атаку второй линии, сумятицу, отливы и приливы сражающихся масс. Он ясно видел, как нумидийская конница врубилась в атакующую толпу, которая, однако, не рассыпалась. Напор коней был остановлен, и картина боя тотчас изменилась. Всадников, облепленных со всех сторон, хватали за ноги, стаскивали с коней, душили, разрывали на части; они слабо защищались, отступали, пока конница не рассыпалась, беспорядочно обратившись в бегство.
В двух местах, где римские ряды отступали быстрее всего, сумятица боя достигла уже машин. Рухнул какой-то онагр, загорелись гелеполи.
— Вождь! — задыхался Магарбал. — Я привел конницу! Можно ли… можно ли ударить? Помочь народу?
— Ждать! Довольно и того, что те погибнут! — коротко ответил Гасдрубал.
Как раз в этот миг римляне немного продвинулись вперед и выровняли ряды.
То же самое он ответил и Герастарту, когда тот прибежал с вестью, что собрал тысячу человек.
— Смотри! Смотри сам, что творится! Это бойня, а не битва! Сколько уже погибло!
— Но они все еще сражаются! Сейчас бросить наших людей… в самую гущу!
— Безумие! Не успеешь! Триарии! Смотри, триарии бьют! Отступать! Трубить отступление! Изо всех сил! Обслугу к машинам! Прикрыть отход наших!
— Но, вождь! Триариев остановили! Смотри! Молох, не поскупись на милость! Наши идут вперед!
— Но здесь, о, здесь они отступают! Трубить! Всеми силами преисподней, трубить изо всех сил! Иначе никто не спасется!
Дисциплина взяла верх, и стражник над великими воротами затрубил в трубу. Неровно, хрипло, словно у него не хватало сил и пересохло в горле, но затрубил. Сигнал подхватили другие стражники, все громче, яростнее, настойчивее.
Внезапно подул долгожданный восточный ветер и донес эти звуки, отчетливые и понятные, до сражающихся. Солдаты регулярных отрядов, что пошли вместе с народом, кто вперемешку с толпой, кто инстинктивно сбившись в группы, услышали первыми. Внушенное послушание, дисциплина, приобретенная за два года службы, сделали свое дело. Солдаты начали отступать.
Этого хватило, чтобы боевой порыв толпы иссяк, а когда схлынуло безумное возбуждение, люди увидели, что почти безоружны перед наступающими римскими рядами, что земля вокруг усеяна телами сограждан, что триарии сражаются длинными гастами, холодно, спокойно, идя стеной.
В пылу сражения они не видели, что и на римской стороне лежат многочисленные убитые и тяжелораненые, что ряды их поредели, что в бой уже брошены последние резервы, что достаточно было бы еще одного-единственного усилия!
Отрезвление после недавнего исступления немедленно переросло в панику. Долетавший от стен настойчивый, призывный звук труб развеял чары, что пали на толпу и бросили ее в атаку. Теперь они дрогнули, очнулись, начали отступать. Еще мгновение — и вся толпа, с воплем почти таким же оглушительным, как и прежде, когда она требовала мести, — хлынула к воротам.
Они тут же запрудили проходы, спихивали друг друга в рвы, в панике дрались за доступ к воротам, топтали падающих и слабых, выли, скулили.
Кадмос и другие вожди с величайшим трудом сдерживали солдат регулярных отрядов и храбрейших из народа, медленно отступая и прикрывая бегство. Но погони не было. Второй легион, на который пришелся самый сильный удар, понес такие огромные потери, что был неспособен к дальнейшим действиям. В манипулах гастатов из шести шеренг осталась одна, в лучшем случае — две неполные. Погибли почти все центурионы первой линии, были ранены оба трибуна. От принципов и триариев не осталось и половины.
Сципион, который не присутствовал при приказанном им, но все же отвратительном убийстве пленных и метании их голов из тяжелых машин, встрепенулся при вести о внезапной атаке карфагенян, но не успел организовать третий легион, оставленный для обороны вала, и прежде чем из бегущей нумидийской конницы удалось собрать какую-то силу, бой в поле уже затихал.
— Вождь, мы взяли около двухсот пленных. Среди них несколько десятков женщин, — доложил хмурый и потрясенный трибун Марк Огульний, снова раненный. — Что прикажешь?
— Обезглавить, и головы немедленно бросить на стены! — холодно приказал консул.
Претор Тит Корнелий Косс, командовавший акцией по умерщвлению пленных и только что прибывший с докладом, тихо рассмеялся: