— Не заметил под плащом, господин!
— Немедленно отобрать! Эй, слушайте все: у кого-нибудь еще есть оружие? Отдать немедленно! Ни у кого не должно быть оружия! У кого найдут, того немедленно за борт! Человека, не оружие! — пояснил он, зловеще рассмеявшись. И тут же резко повернулся к Эшмуназару:
— Это ты растерял свои драгоценности?
— Да, я как раз хотел пожаловаться на твоих людей! На этого вот вольноотпущенника! Он не захотел остановиться, высечь огня и…
— Правильно сделал! Никаких жалоб! Молчать! — рявкнул он, когда в сбившейся толпе начал нарастать ропот возмущения и удивления.
Торжествующе улыбаясь, он обвел глазами всю толпу. И заговорил медленно, словно упиваясь этим мгновением:
— Прекрасные дамы и достопочтенные господа! Чувствуете, как качается галера? Мы уже в море и удаляемся от берега. А вы, верно, знаете, что в море есть лишь один закон и одна воля — моя! Итак, сперва оружие! Все отдали?
— Ну разумеется!
— Ни у кого нет!
— Только у Хирама был! — поспешно заверяли они, что, впрочем, было правдой.
Бомилькар испытующе водил взглядом по стоявшим ближе всех, внезапно грубо растолкал первый ряд и подскочил к Стратонике, высокой и красивой дочери Бодмелькарта.
— А это что? — выкрикнул он и вырвал из пышных, уложенных на восточный манер волос девушки длинную, украшенную шпильку в виде стилета.
Стратоника, когда это было нужно ее отцу, изображала ревностную сторонницу жрицы Лабиту, агитировала, выступала с речами. В то же время она хотела ввести моду, чтобы «женщины битвы» носили в волосах кинжалы в знак своей несгибаемой готовности. Мода не прижилась, но Стратоника упрямо носила свою изящную безделушку. Не думая о том, что делает, она вколола шпильку в волосы и теперь, отправляясь в путешествие.
Бомилькар вырвал стилет вместе с клоком прекрасных, густых волос. С уст застигнутой врасплох женщины вырвался крик боли.
— А это что? Я предупредил: кто прячет оружие — за борт! Ты, сука, ты, блудница, ты, потаскуха! Я научу тебя насмехаться над моими приказами!
Каждый выкрик сопровождался ударом по лицу, резким, болезненным. Арифрон, тут же подскочивший, сноровисто выкрутил девушке руки за спину и обездвижил ее, а Бомилькар бил со всей силы. Что еще хуже — он при этом смеялся, и крики боли, издаваемые жертвой, казалось, лишь подстегивали его.
Через мгновение он вернулся на прежнее место у двери, откуда ему лучше всего было видно всех пассажиров — ошеломленных, перепуганных, все еще ничего не понимающих.
— Это был небольшой урок. Эту глупую девку следовало бы выбросить за борт, но я прощаю ее, ибо такова моя воля. А может, и для чего-то другого, о чем вы еще узнаете! Но сейчас не время для мелочей. Чувствуете, как неровно идет галера? Гребцов у нас мало. Вернее, пока гребут лишь мои надсмотрщики и люди из экипажа. Пора уже освободить их и начать плыть нормально.
— Так почему же ты этого не делаешь, Бомилькар? — спросил Эшмуназар, стоявший ближе всех и все еще относившийся к владельцу галеры с пренебрежением и высокомерием. — Мы ведь должны как можно скорее…
Он взвизгнул, хлестнутый кнутом Арифрона. Бомилькар даже не взглянул на богача, перед которым когда-то лебезил.
— Не разговаривать без моего разрешения! Запомните это! Кажется, вы уже поняли ситуацию?
Когда никто не ответил, а на лицах отражались лишь ужас и изумление, он коротко рассмеялся и приказал:
— Отдать свои сумки и прочие узелки! Арифрон, забрать и запереть в моих сундуках! Молчать! — взвизгнул он, подавляя робкий ропот протеста и сопротивления. — У кого найду хоть крупицу золота, тот повиснет за ногу на мачте! Да, отдавать все: кольца, ожерелья, серьги, что там у кого есть!
— Но, Бомилькар! — начал было Эшмуназар, в возмущении забыв о полученном уроке, и тут же опомнился, с криком ужаса закрывая голову руками.
— Молчи, пес! — бросился к нему Бомилькар. — Ты осмелился растерять золото! Мое золото! Столько талантов! Ты, жирный, мерзкий боров! Арифрон! За борт эту падаль! Эту кучу навоза!
Еще не понимая, еще не в силах понять, что все это происходит наяву, они видели, как вооруженные помощники Арифрона хватают и выволакивают скулящего толстяка на смерть. Лишь донесшийся с палубы вопль чудовищного ужаса, внезапно оборвавшийся, и возвращение равнодушных палачей заставили их осознать правду.
А Бомилькар, светлея лицом по мере того, как бледнели лица его «пассажиров» и глаза их стекленели от ужаса, продолжал повелевать:
— Прав был этот подлый негодяй, что только что сдох и порадует мурен своим телом: гребцов нужно сменить! Вы, верно, уже поняли, кто будет грести? Вы, прекрасные дамы и достопочтенные господа! Неужели вы и впрямь думали, что на мою галеру я могу взять столько пассажиров? Ведь это маленькое судно, лишь для особых целей! Вы хотели выбраться из города? Хорошо! Это я вам обещал…