— Ну, идем, возвращаемся в каюту. Пока что я предпочитаю твое холодное, но гладкое тело телу любой из этих! Но ты присмотрись к ним и запомни: если не будешь делать все как надо, окажешься здесь же!
Он уже подходил к крутой лесенке, ведущей в каюты, когда сзади, за его спиной, раздался дрожащий, охрипший, но дерзкий голос. Это Лаодика, утирая кровь, что текла из прокушенных губ, запела древний гимн. Или, вернее, начала ритмично декламировать его на греческий манер:
— Хой, Адон, вэ хой Родох… — после короткой паузы она поправилась: — Хой, Карт Хадашт!
Бомилькар резко обернулся, надсмотрщики замерли. Но господин и повелитель не двинулся с места, не отдал никакого приказа. С мгновение он смотрел на вызывающе поднятую голову истерзанной девушки и наконец едва заметно кивнул.
— Это она поет? Пусть поет! Хой! Пусть повторяет это и она, и другие! Хой, Карт Хадашт! Здесь это уже никого не волнует! Это уже не наше дело! А теперь хватит бездельничать! Меша, за работу! Плывем. Ведь эти прекрасные дамы и достопочтенные господа оплатили проезд вперед! Так что нужно, чтобы они поскорее добрались до порта! Хе-хе, поскорее!
Он еще раз обернулся к Лаодике и совершенно неожиданно добавил:
— Если эта девка упадет в обморок, облить водой, но не бить. Пусть немного отдохнет.
Он оказался провидцем, ибо гордая рабыня и впрямь после нескольких взмахов веслом без сознания рухнула на скамью. Очнувшись от воды, она поднялась, но была так бледна, что даже Меша не стал гнать ее на работу. Так она и сидела без движения, оперевшись ладонями и подбородком на рукоять неподвижного весла и глядя перед собой невидящими глазами.
Но и этот отдых был недолгим. Солнце, должно быть, уже низко склонилось к западу, потому что в середину корабля, не прикрытую палубой, его лучи уже не проникали, хотя было еще совсем светло. Невыносимый, проклинаемый зной тоже начал спадать. И именно тогда на палубах и на боковых проходах, соединяющих нос с кормой, гребцы услышали какую-то беготню, топот ног, лязг оружия, команды, пока сам Бомилькар не наклонился над центральным проемом и не крикнул:
— Меша! Быстрее! Сильно и быстро!
Надсмотрщик внимательно посмотрел на рабов. Они были явно измотаны целодневным трудом. Головы их были опущены, лица, красные от напряжения или бледные, выдавали близкий предел сил. Он не раздумывая крикнул в ответ:
— Долго не выдержат, господин!
— Должны! Все! Не жалеть кнута! Дать им разбавленного вина! Но они должны работать!
Барабан келевста загремел в резком, быстром ритме. Так гребут на военном корабле, когда тот, набрав хорошую скорость, бросается на врага. Весла не загребают воду спокойно и мощно, а бьют по поверхности коротко, но часто. Как птица, взмывающая в полет. Скорость достигается значительная, но для гребцов это убийственное усилие.
Весть, как это обычно бывает на кораблях, пришла неведомо откуда, но вскоре надсмотрщики уже передавали ее один другому: «Пираты! За нами пиратское судно!»
— О, уйдем! Наша бирема — самая быстрая в этих водах! — весело успокаивал Меша. Но кнут в его руках работал не переставая.
То же самое говорил на палубе и Бомилькар Арифрону, наблюдая за серым кораблем, показавшимся на востоке. Сначала он отчетливо приближался, но теперь, после ускорения, скорее отставал.
— Не догонят! Хе-хе, сколько раз мы уже уходили от таких встреч.
Вольноотпущенник, не спуская глаз с пиратов, медленно кивнул. Лицо его было хмурым и мрачным.
— Правду говоришь, господин, но тогда у нас были гребцы!
Он умолк, многозначительно сделав ударение на последнем слове. Бомилькар беспокойно шевельнулся.
— О чем ты думаешь? Ведь и сейчас все весла работают! И смотри, слаженно! Уже научились.
— Да, работают! Но как долго они выдержат? Меша уже предупреждает! А он в этом разбирается! Женщины на веслах — большой риск!
— О, до ночи выдержат! А в темноте…
Арифрон молча указал на восток, и Бомилькар крякнул и замолчал. Луна как раз выплыла из-за далекого горизонта, и стало очевидно, что не будет даже мгновения темноты.
Бомилькар решил быстро:
— Верно. Мы не можем сбавлять ход! А значит, за весла всех наших людей! Слуг, надсмотрщиков, моряков! Остается рулевой и двое у паруса!
— А Мителлу, господин? — язвительно спросил вольноотпущенник.
— Разумеется, и ее! — без колебаний ответил Бомилькар. — Посади ее на место Лаодики! Та уже подыхает. А то быдло пусть отдохнет, накормить досыта и дать вина. Потом им снова придется работать!
Но и это не помогло, и через час после захода солнца Арифрон, все еще наблюдавший за едва виднеющейся тенью пиратского судна, снова вызвал на палубу Бомилькара, который спустился в свою каюту к ужину. От этого удовольствия гурман отказываться не собирался.