Элиссар испытующе взглянула на жрицу и со вздохом отвернулась. Лабиту так отчетливо сделала ударение на словах «только твое». Значит, это не только ее, любящей жены, наблюдение, но и других. Лабиту теперь почти не покидает храма. Значит, эти наблюдения ей кто-то подсказывает. Хотя… чему тут удивляться! В такие времена, как сейчас, на вождя смотрят все. И видят все!
Ибо нельзя обманываться и закрывать глаза на очевидное: Гасдрубал изменился. А вернее, меняется постоянно. Он перестал созывать советы, не допускает к себе людей, а когда не может этого избежать, становится нетерпелив, гневлив, любой совет или указание встречает вспышкой злобы. Стал неровен, почти непредсказуем. Когда Кериза, жена Кадмоса, рассказала историю побега Бомилькара, он приказал распять на калитке всех командиров стражи, что стояли там поочередно. И не дал себе даже объяснить, что среди них наверняка есть невиновные. Зато сотника, который бежал со стен и пытался укрыться в притоне Атии, приговорил лишь к разжалованию и перевел в отряд Кадмоса. Потому что тот, отчаявшийся, не оправдывался и не скулил, а открыто говорил: «Все равно мы погибнем, так что хочу еще хоть чего-то вкусить перед смертью, прежде чем голод отнимет у меня мужскую силу!»
Одно в Гасдрубале оставалось неизменным — отвага. Он появлялся в каждом угрожаемом месте, подставлялся под снаряды, казалось, искал смерти. И хоть он ничего не говорил, Элиссар знала, что так оно и есть. Гасдрубал, спавший прежде крепко и спокойно, теперь — если приходил на ночь домой — метался во сне, стонал и выкрикивал что-то хаотичное, странное. Но Элиссар, казалось, угадывала смысл. Она чувствовала, знала подсознательно, с каких пор начались эти тревожные перемены. Она присутствовала, когда шпион Спендий, италик, ненавидевший Рим, прибыл с вестями. Он приплыл ночью, нагой и усталый, и сразу же пришел к вождю.
Он говорил:
— Рошеш шалишим, вот последние новости! Консул Сципион был вчера в малом лагере, том, что на побережье, где командует легат Гай Лелий. Они долго осматривали дамбу, которой заперли порт. И сразу после отъезда вождя легат согнал нас всех на работы — солдат, обслугу машин, даже рабов, что прислуживают офицерам. Велит носить камни откуда только можно и укреплять, поднимать эту дамбу.
— Об этом я знаю! Это ведь видно с наших стен, — ответил Гасдрубал. — Это безумие и глупость! Ненужная работа! И так эта дамба запирает нас наглухо!
— Да, господин! Но я слышал, как консул говорил: «Собери в проливе, в укромном месте, сколько сможешь лодок и держи их наготове».
— Лодок? Зачем ему лодки? Глупость! Что еще?
— Еще я слышал… прости, господин, но это они так говорили! Я не смею…
— Повтори все! Дословно!
Спендий замялся, сглотнул и наконец почти с отчаянием начал говорить:
— Я слышал, потому что они стояли у нашей катапульты и не понижали голоса. Консул уже собирался уезжать, когда легат Гай рассмеялся и сказал: «Вижу, скоро будет, как предсказал поэт: „Падет великого народа вождь великий, а с ним падут пунийцы, в битвах грозны ликом!“» На это консул, уже с коня, ответил: «Ты искажаешь и меняешь творение, которое не должно быть изменено! В „Илиаде“ Гомер говорит: „Падет великого великого народа царь, а с ним падут троянцы, копьем ужасны в брани“. Здесь же все иначе: ни народ этот не велик, ни в бою не страшен. А что до этого вождя, то он достоин лишь презрительной усмешки! Личная храбрость — это еще не величие. Великий вождь должен быть самостоятелен, ему нельзя все время слушать советы! У него должен быть свой план, и он должен его выполнять, пусть даже вопреки всем!» Так недостойно лаял этот консул, господин!
Тогда Гасдрубал отпустил посла, но на его сдержанном, почти каменном лице Элиссар прочла многое. Да, именно с того дня Гасдрубал так изменился. Он стал самовластен, нетерпелив, порой казалось, что он поступает наперекор советам, даже самым разумным.
А теперь он и слышать ничего не хочет о голоде, что ширится в городе. Он возложил эти дела на Макасса, но что может сделать старый трибун, если склады оказались пусты? Он пытался отбирать у людей припасы, чтобы потом выдавать каждому поровну, и едва не вызвал волнений. Даже стража рабдухов отказалась повиноваться. Приказ согласились исполнить лишь отряды из бывших рабов, но этого, в свою очередь, не позволил Кадмос, ибо это могло привести к страшной смуте. Гасдрубал подтвердил решение Кадмоса, но сам не предпринял ничего. У войска, хоть и питавшегося скудно, еще были кое-какие запасы, но в городе уже был голод!