Лишь спустя долгое время, когда Кадмос уже разместил своих солдат на отдых в отведенных ему покинутых дворцах в Мегаре, Кериза заговорила:
— Кадмос, помнишь тот отряд, который мы пропускали у рухнувших домов? Там меня поразило одно лицо! Если я не ошибаюсь… Но это невозможно!
— Кого же ты там видела? — Кадмос был утомлен, а ему еще предстояло идти к Гасдрубалу на совет командиров, поэтому он спросил почти нехотя.
— Нет, нет! Мне, должно быть, показалось! Какое-то сходство…
— Да говори же, в чем дело!
Кериза рассмеялась, но смех был вымученным.
— Правда, глупости! Видишь ли, у Элеризы, жены Капураса, среди рабынь была римлянка. Из знатного рода! Ее мать, захваченная во времена Ганнибала, была дочерью проконсула или кого-то в этом роде. Эта рабыня славилась красотой, но также и норовом. Ее хотел купить Клейтомах — ты знаешь, он скупал красивых рабынь, — но, хотя цену он давал фантастическую, Элериза не согласилась. Она объявила нам, что сама сломит сопротивление этой римлянки и сделает ее самой покорной и смиренной из рабынь. Говорят, она применяла к ней все возможные наказания, лишь бы не искалечить и не испортить кожу, — но безрезультатно! Так вот, когда перед этой войной, по требованию Рима, их посольству отдавали всех рабов италийской крови, Элериза эту Ванессу спрятала.
— Многие так поступили.
— Да, предпочитали рисковать, лишь бы не отказываться от мести! Но… но я видела именно ее, Ванессу, в отряде, который проходил мимо нас!
— Эту упрямую римлянку в наших рядах? Эх, показалось тебе! Какое-то сходство тебя обмануло!
— И я так думаю! Но все же… Я сама знаю, что это невозможно, а отделаться от этой мысли не могу! Я узнала и ее лицо, и движения…
Кадмос пожал плечами и отправился на назначенный совет к Гасдрубалу. Он шел хмурый, потому что со времени великой битвы под стенами Гасдрубал словно сломался, не слушал советов, и хотя все еще говорил о борьбе до самой смерти, совершенно перестал говорить о возможности победы и строить смелые планы, которые могли бы дать хоть какой-то шанс. Совершенно сломлен был и Эонос, а многие младшие командиры обычно мрачно молчали. Кадмос решил, что повлияет на это настроение, что снова вселит в своих товарищей отвагу и веру в будущее, но для этого нужно было иметь силы и верить самому. Веры в победу он не утратил, все еще видел и отыскивал новые возможности, но сил у него не было, так как в последнее время он был дважды ранен — хоть и легко, но крови потерял много.
Город был погружен в кромешную тьму, нигде ни один отблеск света не разгонял абсолютный мрак, ибо не то что масла, но даже обычной лучины достать было невероятно трудно.
Некоторые сады, хоть и разоренные, сохранили еще немало былого очарования. Воздух пропитывали ароматы цветов, которые — как бесполезные — пышно цвели, никем не срезаемые; пьянили несмолкающие хоры сверчков; успокаивала тишина, здесь почти блаженная и мягкая. Но в дальних кварталах воздух был густым, тяжелым и удушливым, а тишина казалась почти грозной, словно в ней таилось что-то враждебное и страшное.
57
Санхуниатон, бывший вождь флота, проснулся после нескольких часов тяжелого сна. Как и всегда в последнее время, он был голоден. Гордость и упрямство не позволяли обратиться к новым властям города с просьбой, а богатство теперь мало что значило. Хотя старый вождь и не был скупцом, хотя и велел своему слуге платить любую цену, еды не было.
Еще два месяца назад за бесценную алебастровую греческую вазу он получил от Клейтомаха мешок затхлой муки, еще за бочку старого вина жрец Сихакар дал ему корзинку сушеных фиников, иногда в порту удавалось купить за драгоценность рыбу или пойманную в силки птицу, но в последнее время все попытки были тщетны.
Старый слуга, нумидиец Хавасса, единственный, кто остался при нем, сам исхудавший как скелет, лишь бессильно разводил руками. Порт был столько раз перепахан сетями, что в нем не осталось ни одной рыбки, медузы или каракатицы, а из птиц над гибнущим городом кружили лишь стервятники.
В чудесном, хоть и небольшом, дворце бывшего флотоводца, на острове посреди Котона, остались лишь два старика, забытые, ненужные и медленно умиравшие от голода.
Вина еще было в достатке, но — Санхуниатон усмехнулся про себя — впервые в жизни это перестало его радовать! Впервые он не желал хмельного напитка, перестал находить в нем забвение и радость. С удивлением он анализировал собственные мысли и желания: часами мог размышлять о дивном вкусе жареного мяса или хотя бы обычной лепешки из грубой муки, а вопрос о превосходстве греческих вин над местными не мог ни на миг пробудить в нем интерес.