Он снова взглянул на стены и флот. Причину этой тишины и неподвижности он знал. На галерах была лишь малочисленная стража, да и та из одних раненых, временно неспособных к бою. На стене со стороны моря, откуда римляне не атаковали, тоже были лишь редкие наблюдательные посты. А люди так ослабли от голода, что двигались лишь по необходимости. Только грохот битвы, опасность, крик приказа еще побуждали их к усилию.
Старый вождь с горечью покачал головой. Крик приказа! Но откуда у этих вождей еще берутся силы, чтобы бодрствовать, организовывать и в нужный момент выкрикнуть приказ, который должен вдохнуть новую энергию в ослабевших воинов? Такой, как Гасдрубал, или Эонос, или Кадмос наверняка не примут для себя порции еды больше, чем другие. А эти порции? Ведь у солдат уже нет сил, чтобы натянуть лук! К боевым машинам нужно вдвое больше людей, чтобы зарядить снаряд или натянуть канаты!
Хавасса приносил своему господину вести из города, добытые во время вылазок за едой. Через него Санхуниатон и узнал об упорной, несгибаемой воле к борьбе среди большинства населения, о том, как Кадмос сдержал мощную атаку римлян, хотя нападавшим и удалось пробить брешь в первой стене, о надеждах, возлагаемых на усталость, что царит в армии Сципиона, но в то же время и об ужасающей нищете среди жителей города.
Скот, верблюды, кони, ослы были давно съедены, исчезли все собаки и кошки, теперь лакомством считалась крыса или стервятник, на которых охотился кто мог и как мог.
В садах деревья и кусты, слишком тонкие, чтобы пойти на оборонительные сооружения, белели голыми ветвями, словно скелеты растений, ибо кору с них тщательно содрали, чтобы смолоть и съесть. Варили и ели траву, старые ремни, дождевых червей…
Люди умирали сотнями, если не тысячами, в день. Уже не слышно было плача детей, ибо они вымерли первыми. Почти не осталось стариков. Взрослые, иссохшие до скелетов, обтянутых пергаментной кожей, или омерзительно распухшие от съеденной гадости, падали на полушаге и умирали внезапно, либо уже не просыпались от тяжелого сна.
А поскольку римляне, высадившись вблизи Мегары, отрезали город от огромных, расположенных за стенами кладбищ, то умерших хоронили где придется. На площадях, улицах, во дворах. Хоронили кое-как, ибо ни у кого уже не было сил копать глубокие могилы. Многие умирали, забившись, как раненые звери, в какие-нибудь закоулки; многие, последние в роду, оставались в пустых жилищах, где никто их не искал и не интересовался их судьбой. Поэтому, несмотря на приказ немедленно хоронить тела, над всем городом висел тошнотворный, отвратительный, проникающий повсюду трупный смрад. Словно весь Карфаген уже был мертвецом.
Хавасса приносил вести… О страшной казни хозяйки лупанария, уличенной в шпионаже; о самосуде толпы над человеком, обвиненным в людоедстве; о растерзанных заживо двух стражниках у продовольственных складов, что украли немного вяленого мяса; о разгроме храма бога Киюна и убийстве его жрецов, когда кто-то подсмотрел, что они утаивают съестное.
О волнениях, вспыхивавших то и дело, потому что сторонники сдачи, всегда многочисленные, но боявшиеся подать голос, теперь, отчаявшиеся и не заботящиеся уже ни о чем, выступали все более открыто. Но большинство, решившее сражаться до конца, тут же бросалось на них.
О замершей в городе жизни, ибо о торговле никто и не думал, бездействовали мельницы и бойни, а из ремесленников лишь кузнецы да каменотесы, обтесывающие камни для снарядов, были бы нужны для обороны, но на такие работы уже ни у кого не было сил.
Старый вождь, обратившись к городу, долго вслушивался в тишину. То была не тишина отдохновения, а тишина бессильной агонии. Карт Хадашт — город, заслуживавший лишь презрения, город наживы, продажности, разврата, всевластия золота, где правители были бесчестны, а подданные лишены достоинства, — этот город, неожиданно для всех, поднялся на великую, яростную защиту. Но теперь он умирал от изнеможения и голода.
В страшной тишине лунной ночи, когда даже море, казалось, спало, ибо ни шорох, ни плеск волн, разбивавшихся у подножия стен, не долетали до ушей вслушивавшегося человека, внезапно издалека донесся какой-то звук. Далекое, замирающее эхо. Смешанное, стертое расстоянием, неразборчивое. Но вот сквозь лунное сияние из-за холма Бирсы пробился красноватый, дрожащий отсвет зарева.