— Макасс, делать, как я сказал! — крикнул Кадмос. — Мы их здесь задержим! Невоенные пусть бьют с флангов!
Он увидел, как на лестницы нескольких ближайших домов поспешно хлынула толпа, услышал крики воодушевления и взаимного ободрения и повернулся к своим солдатам, занимавшим гребень баррикады. Здесь ни ободрения, ни особых указаний не требовалось.
Первый ряд сомкнулся щитами, второй выставил копья между плечами первого, третий стоял наготове. Лучники разбежались по сторонам, цепляясь за карнизы, лестницы, окна, за любое место, откуда можно было разить стрелами.
Римляне шли ровным, твердым шагом, не ускоряя его до последнего мгновения, прикрытые щитами по самые глаза. Стрелы защитников зажужжали, застучали по щитам и шлемам, но и находили цель. В первом ряду пал ветеран с тремя почетными цепочками на панцире, пал сотник с пробитой чуть выше колена ногой, пало двое в дальних рядах, но строй лишь смыкался и без остановки пер все вперед.
Так они дошли до подножия баррикады и по бревнам, бочкам, камням, перевернутым повозкам, домашней утвари начали карабкаться к защитникам. Наконец они сошлись: холодное спокойствие и послушная масса — с силой отчаяния, ярости и ненависти.
Кадмос не мог бы сказать, как долго длилась эта схватка. Вопли, стоны, лязг металла, треск ломающихся и проваливающихся под ногами хлипких предметов, использованных для постройки баррикады, — все слилось в хаос, отнимавший сознание. Его хватило лишь на то, чтобы постоянно управлять своими людьми, хотя и сам он сражался в первом ряду, рубил, отбивал удары, сбрасывал упрямо карабкавшихся врагов, охваченный, как и все, яростью боя.
Дважды редеющие ряды защитников дрогнули и отхлынули назад, и дважды без приказа и понуканий они снова возвращались на гребень баррикады, отбрасывая римлян. Баррикада была уже усеяна телами, залита кровью.
В короткий миг передышки Кадмос взглянул вглубь улицы. Со стороны порта шла новая, сомкнутая, отдохнувшая колонна римлян. Он оглянулся на своих людей. Их осталась едва ли половина, они были измотаны предыдущей ночной битвой, голодны, лихорадка горела на всех лицах. Но стиснутые губы, сдвинутые брови, крепко сжатое, хоть и зазубренное оружие, говорили о несгибаемой воле сражаться дальше, до конца.
«Не отступят! Погибнут, но не отступят! — подумал он с невольной радостью и затаенной гордостью. — Но погибнут наверняка! Эту новую колонну мы не остановим! Ох, если бы хоть один свежий отряд, или…»
Мысль оборвалась, и Кадмос вдруг дико, радостно, в величайшем возбуждении вскрикнул. Ибо в окнах самых верхних этажей домов по обе стороны улицы показались многочисленные головы, крик ненависти и триумфа взметнулся над улицей, и на сомкнутую римскую колонну обрушился град всевозможных снарядов. Падали кирпичи, балки, скамьи, огромные горшки — все, что казалось достаточно тяжелым. И одновременно из окон дома слева, на углу, начали вырываться клубы дыма. Вскоре такие же показались и напротив, справа. Где-то спешно застучали кирки и ломы, и вот огромный кусок стены на вершине высокого дома начал крениться, качаться и наконец рухнул в облаке пыли прямо на сомкнутую римскую колонну, давя, убивая, рассеивая.
Тотчас же по наружным лестницам всех домов перед баррикадой стали карабкаться тяжеловооруженные легионеры, но Кадмос снова радостно вскрикнул, видя, как на них бросаются женщины, даже дети, как спихивают их шестами, рубят перед ними ступени, льют кипяток прямо в лица.
Дым от пылающих домов тяжело полз к баррикаде, скрывая битву, но в этом дыму снова заиграли буцины — на этот раз сигнал тревоги, сигнал к отступлению.
— Победа! Народ победил! Вперед! За мной! — крикнул он, спрыгивая с баррикады. Вслед за ним ринулись его солдаты и обрушились на отступающих легионеров, словно фурии, — убивая, опрокидывая, вырезая под корень.
Однако град снарядов, продолжавших бить вслепую вглубь улицы, остановил и Кадмоса, и когда римляне наконец скрылись в облаках дыма и пыли, он отозвал своих людей. Задыхающийся, уставший, но радостный, он приказал укрепить и поднять баррикаду, а сам поспешил к Гасдрубалу, куда велел отвести и пленника. Единственного пленника, который провалился между бревнами баррикады и, раненный в правую руку, не мог ни выбраться, ни защищаться.