— И все жертвы достанутся их храму!
— О, поспешим! Лишь бы великий Сихакар был доступен!
Опасения ревностных вестников были напрасны: верховный жрец велел тотчас же впустить их и предстать перед ним. И хотя он зевал и под глазами у него залегли синие тени, он все же милостиво улыбался. Улыбка эта, правда, тут же исчезла, когда он услышал новости, но ночное распутство не притупило ни быстроты его решений, ни ясности суждений.
Не раздумывая, Сихакар хлопнул в ладоши и приказал молодому жрецу, который появился тотчас же, бесшумно, словно возникнув из-за занавеси:
— Вели подать мне торжественные облачения! И лектику с лучшими бегунами. А также пошлешь гонца на Бирсу, во дворец суффетов. Пусть доложит, что я еду и желаю говорить с обоими суффетами вместе. Очень важные дела!
С легкой улыбкой он обратился к двум жрецам, прибежавшим из порта.
— Жрица Лабиту умна. Она наверняка тоже отправится к суффетам. Но пока она, как всякая женщина, будет одеваться и наряжаться, я уже буду на месте. Иногда полезно знать женские слабости.
— Истинно так, святейший! — оба низко поклонились, не позволяя себе ни усмешки, ни какого-либо особого тона, хотя знали, как знало и полгорода, что верховный жрец живо интересуется женскими слабостями. Число иеродул — рабынь для служения в храме — было велико, и среди них не было дурнушек. И менялись они часто.
О том же, хоть и немного иначе, думал и Сихакар. Впервые за долгое время он не велел нести себя через площадь, где торговали рабами, — хотя подкупленный вольноотпущенник геронта Бомилькара донес ему утром, что в тот день его господин будет продавать большую партию невольников, среди которых есть несколько поистине прекрасных девушек, — а приказал нести себя кратчайшей дорогой на Бирсу.
По пути он обдумывал речь и вошел в покои, где его ожидали оба суффета, с лицом, облеченным в величественную серьезность, хотя в глазах и застыл страх. Он начал тотчас же, даже не присев:
— Горе тебе, Карт Хадашт, возлюбленный город! Горе тебе! Ибо разгневаны бессмертные боги за прегрешения народа твоего! Ибо грозит тебе гибель от подлейших варваров, ибо даже моря, всегда покорные тебе и служившие тебе, становятся злы и грозны!
Суффет Абибаал, недолюбливавший верховного жреца Молоха, так как тот всегда резко выступал против пронумидийской партии, пренебрежительно перебил его:
— Святейший, мы здесь одни.
— Да. Мы одни. Вы, правящие городом, и я, блюдущий святую веру. И потому я говорю: горе тебе, Карт Хадашт!
— Что это? Значит ли это, что горе городу, потому что именно мы им правим? Такого оскорбления шофетим не слышали со времен…
— Спокойно, спокойно, — смягчил суффет Гасдрубал. — Достопочтенный Сихакар не то имел в виду. Но, святейший, соблаговоли говорить короче. Герусия уже собралась и ждет нас.
— Пошлите им известие, что я здесь и обсуждаю с вами великие дела, и они подождут. Я даже советую им ждать терпеливо!
— Но, святейший, дела и впрямь важны! Масинисса…
— Я пришел с делом более важным!
— Что может быть важнее? — возмутился Абибаал. — Через три-четыре дня этот пустынный шакал может стоять под нашими стенами!
— Наших стен еще никто не брал и не возьмет! Но за этими стенами творится зло! Здесь таится великая опасность!
— Какая? Шпионы? Ох, это неважно!
— Нет, не то! Наш собственный народ! Нужно смотреть, что делает народ, нужно слушать, что он говорит!
Оба суффета рассмеялись.
— Только это? О, мы знаем об этом прекрасно! У нас много глаз и ушей, как говорят в Персии.
— Плохо же они вам служат. Ибо я знаю, что толпа ропщет! Она чует тревогу, чует немилость богов, но не знает, где искать спасения! О, достопочтенные шофетим святого Карт Хадашта, народ уже шепчется, что, может, нужно другим богам приносить жертвы! И это ваша вина! Уже стоит в порту храм Аполлона, уже есть святилище Исиды, уже есть свой Меркурий, хотя это бог простецкий и жрецы у него — простаки! Мы допустили, чтобы народ узнал, что кроме наших существуют и другие боги, а это может породить сомнение, не могут ли те, другие, быть могущественнее.
— Святейший! Герусия ждет!
— Пусть ждет! Даже хорошо, что она собралась! Вы тотчас же внесете предложение: город в опасности, боги разгневаны, нужны великие жертвы!
Абибаал недовольно поморщился. Обычно в минуты смятения он любил теребить бороду, а то и прикусывать ее кончик, но сегодня он уже был облачен для торжественного заседания Совета, а потому воздержался. Ведь к парадному одеянию полагалась и особая укладка бороды, для которой цирюльник искусно вплетал в нее немало конского волоса. Это придавало сановитости, но к такой бороде нельзя было прикасаться.