Поэтому он лишь вертел в руках свой посох — знак власти суффета — с навершием в виде белой конской головы на синем древке и все нетерпеливее постукивал им по полу.
— Великие жертвы? — перебил он жреца. — Ты хочешь, святейший, успокоить толпу, потребовав великих жертв? Да она же взбунтуется еще сильнее!
— Достопочтенный шофет мыслит по-земному, по-купечески! Он измеряет жертвы на вес золота! А мы, жрецы, иначе! О, совсем иначе! Величие жертвы зависит не от ее цены, а от чувства, что сопутствует ее принесению! Это величие нельзя ни измерить, ни взвесить! Я тоже думаю… нет, я требую иной жертвы! Такой, которая ничего не будет стоить народу, но которая займет его, соберет у храмов, у нашего храма, а также напомнит ему о безграничном могуществе Молоха!
Гасдрубал наконец догадался.
— Святейший! Неужели ты хочешь жертвы из детей?
Жрец выпрямился, и лицо его стало величественным и грозным.
— Именно! Так шепнул мне Тот, чье имя лучше не произносить, верховный Баал, всемогущий Эль! Он требует великой жертвы! Ста детей из первейших родов города!
Отвернувшись от Абибаала, он подмигнул второму суффету. Тот все понял и серьезно склонил голову.
— Тяжкой жертвы требует Молох. Давно уже не приносили такой. Вы призывали народ к подобным жертвам лишь тогда, когда городу грозила величайшая опасность.
— А разве сейчас он не в опасности? Масинисса под стенами, а в городе ропщет народ! Так должно быть, ибо такова воля Молоха! Когда народ увидит, что дети из первейших домов приносятся в жертву, он поймет, что те, кому много дано, многим и жертвуют ради спасения города! Посему говорю вам: никто не отступит! Твоя сестра, Абибаал, отдаст дочь, твой зять, Гасдрубал, — сына.
Он снова подмигнул, и суффет спокойно склонил голову.
— Да будет так, как ты говоришь, святейший. Мы тотчас же объявим об этом герусии, а также нужно будет созвать народ на великое собрание.
— Сперва герусия должна что-то решить насчет войны, — возразил хмурый Абибаал. Он уже понял, что именно его сторонникам, членам пронумидийской партии, будет велено отдать детей в жертву Молоху. Но чего добивается этим жрец? Примет ли он выкуп? И зять Гасдрубала, Седьяфон, должен отдать сына? Что это значит? Неужели городу и впрямь грозит что-то серьезное? Но что? Масинисса? Он бы не стал его злить, забирая в жертву детей его сторонников! За этим что-то кроется!
— Святейшая и пречистая великая жрица бессмертной Танит, Лабиту, желает говорить с достопочтенными суффетами! — торжественно доложил офицер клинабаров.
Сихакар едва сумел скрыть улыбку.
— Знаете что, достопочтенные? Позвольте мне принять великую Лабиту. А вы спешите. Герусия и так ждет уже довольно долго. А Лабиту, хоть и очень мудра и очень набожна, но все же женщина. А когда такая начнет говорить… Ну, мы ведь понимаем друг друга, не так ли? Идите через эту дверь, а я уж объясню почтенной, что она опоздала. Что вы уже уехали. Совещание проходит в храме Эшмуна, так? Ну, туда она не пойдет. Но я ей все объясню.
Должно быть, он прибавил от себя немало, да и радость свою, видимо, скрыл не слишком тщательно, потому что Лабиту вышла из дворца с виду спокойная и с милостивой улыбкой, но, едва опустив занавеси своей лектики, мгновенно преобразилась и принялась теребить золотые кисти своего квефа — покрывала, которым жрицы скрывали волосы.
Через мгновение она отдернула занавесь слева и прошипела:
— Капурас!
Шедший рядом с лектикой вольноотпущенник тотчас приблизился.
— Что прикажешь, госпожа?
— Капурас, тот негодяй слева, сзади, идет не в ногу. Мою лектику трясет так, что я и мыслей собрать не могу!
— Воистину негодяй. Что прикажешь, невеста богини, с ним сделать?
— Ты высечешь его в моем присутствии, да так, чтобы кровь брызнула!
— Будет исполнено, как ты велишь, госпожа!
Лабиту немного успокоилась и уже могла рассуждать здраво. Сихакар торжествует! И даже не допустил ее к суффетам! Так? Что ж, посмотрим! Он там что-то выдумал, чему-то радуется, но все это — ничто перед властью и мощью Танит! Что значат все его обряды перед священной ночью? А значит, нужно объявить священную ночь! Неважно, что еще не время. Богиня может явить свою волю и назначить другой срок. И она явит свою волю, это точно!
Да, но народ верит, что после священной ночи наступает пора благоденствия. А если Масинисса будет побеждать? О, тогда Танит снова явит свою волю и укажет виновных! Но до этого еще есть время. Главное сейчас — чтобы священная ночь была отпразднована так бурно, так торжественно, радостно и страстно, чтобы люди думали только о ней. Это можно устроить. Может, лишь купить пару новых рабынь для гедешотим? Нет, сперва только для иеродул. Потом самых ловких и верных можно будет возвысить.