В порту какая-то огромная понтийская пентера как раз выходила в море, но это было делом обычным. Все знали, что она везет груз пурпурной ткани, столь желанной и ценимой на востоке. Раньше ткани красили во всех финикийских городах. Теперь же это доходное ремесло перебралось в Карфаген, ибо лишь в его окрестностях еще сохранились драгоценные моллюски, дающие пурпур.
Понтийский корабль выводила в море боевая бирема. Зачем? Пираты не смеют приближаться к Карфагену — боятся римского флота. Уж точно не карфагенян. Отец говорил, что над карфагенским флотом смеется любой пиратский главарь посмелее. Да и что осталось у былой владычицы морей после последнего мира с Римом? Десять бирем. Да и те такие старые, что выйти на них в море — уже само по себе великая отвага.
Но и эти мысли Кериза отбросила, когда дошла до той части порта, что была напротив храма Мелькарта, покровителя мореходов, где швартовались рыбацкие лодки. В тот день их стояло всего несколько, но одну из них Кериза узнала издалека. Это лодка Кадмоса; всего месяц назад он чинил борт, и свежая доска еще не успела почернеть и теперь ясно выделялась на фоне старых. Он назвал свою лодку «Калаит» — бирюза. Хотя она была серой, как и все остальные, некрашеной, и ничего бирюзового на ней не было. Но в прошлом году, когда они случайно познакомились, у нее, Керизы, были бирюзовые серьги. Ее единственное сокровище. А Кадмос все смотрел на них и спросил, любит ли она бирюзу. Она, смутившись, ответила, что да, хотя это было неправдой. Она предпочитает кораллы, а больше всего — тот таинственный, золотистый и легкий электр, что привозят откуда-то с севера. Но тогда она и сама толком не знала, что говорит, а когда в следующий раз увидела лодку Кадмоса, на ней уже красовалось новое имя. Оно бросалось в глаза, потому что буква алеф была выведена как-то странно, косо.
Кериза сделала вид, что не заметила надписи, и никогда не упоминала о смене названия. Хотя прежде лодка звалась «Метамира», а ведь это, наверняка, имя какой-нибудь мерзкой греческой гетеры, продажной девки, дряни, которую… ох, которую следовало бы…
Очень трудно было успокоиться после мысли, что Кадмос, видно, хорошо знал какую-то Метамиру.
2
Кадмос, должно быть, тоже завидел ее, потому что вдруг перемахнул через борт и бросился ей навстречу. Он весело смеялся, и белые зубы сверкали на его бронзовом от загара лице. Бороды он не носил, что, впрочем, было довольно обычно для молодых карфагенян, охотно перенимавших римские обычаи, хотя Рим и был их злейшим врагом.
Этот смех, смелая походка, а может, блеск глаз — все это разом лишило девушку уверенности. Она замерла, словно хотела отступить, но все же пересилила себя и медленно шагнула к лодке.
Положение карфагенской женщины, особенно из низших сословий, давно уже не походило на древние финикийские обычаи, что сковывали ее и подчиняли воле отца или мужа, хотя по сути законы не изменились, и консерваторы, особенно старики, призывали вернуться к старым нравам. Поэтому то, что девушка свободно разгуливала по рынку и порту, никого не удивляло, и рыбак приветствовал ее без всякого смущения. К тому же он несколько лет был моряком на тяжелых торговых галерах, повидал много стран и охотно перенимал чужие обычаи. Вот и сейчас он весело крикнул:
— Здравствуй, Кериза, дочь Макасса! Здравствуй, украшение улицы Каменотесов! Да что там улицы! Украшение всего города!
Заметив, как смутилась девушка, он и сам смутился и вдруг заговорил совсем другим тоном.
— Ты, верно, ищешь свежей рыбы, Кериза? Я так и знал. Мы ловили всю ночь, но улов был скудный. Однако я отложил кое-что достойное тебя: мурена, длинная как копье и толстая с мое бедро.
Кериза торопливо перебила:
— Мурена? Да такая огромная? Но… это слишком много для нас и… и слишком дорого.
— Слишком много? Ха! Неужели у такого мастера, как твой отец, пропал аппетит? Ну, и на это найдется управа. Пригласи меня сегодня на ужин. Вот увидишь, этой рыбки еще и мало покажется!
Рыба не была ни длиною с копье, ни толщиною с бедро, но ее хватило бы на сытный ужин для четверых мужчин, и в корзине Керизы она поместилась с трудом. Это тут же дало Кадмосу повод для новой просьбы.