— Тсс, тсс, святейший! Оставим эти дела богам!
Жрец тут же успокоился.
— Ты всегда говоришь мудро, когда говоришь спокойно. Вот именно. Только наши боги, только бессмертный Молох может нас спасти, может указать вам, правителям, верный путь! Но нужно обратить его взор на этот город, нужно великой жертвой явить ему нашу преданность и почтение. А значит — сто детей! Это уже решено. И для нашего народа нужно, чтобы это были дети из первейших родов! Абибаал и его сторонники уже кричат, что мы не устоим перед Масиниссой, что нужно отдать ему земли вплоть до Тунеса и Гиппона, что на этом мы ничего не потеряем, а в союзе с Нумидией наша торговля еще больше расцветет.
— Глупцы! Когда все плодородные земли захватит Масинисса! Когда он сможет навязывать городу все, что захочет, под угрозой прекращения подвоза продовольствия и голода.
— Я знаю, что они глупцы. Мы-то знаем, что там либо глупцы, либо подкупленные, либо те, кто дрожит за свои поместья. Мы это знаем. Но нужно, чтобы об этом знал и помнил народ. Так что завтра на собрании уже будут те, кто нашепчет и научит, как надо. Дети для жертвы должны быть из первейших родов, которые — укажет жребий. Так вот, я знаю, голос великого Молоха уже шепнул мне, что это будут дети из родов, благоволящих к Масиниссе. Может, кто-то там одумается, возненавидит его, перейдет на нашу сторону. Или кто-то сломается и перестанет заниматься политикой — это тоже хорошо. Или сбежит из города.
— Это понятно. Но зачем ты говорил о сыне Седьяфона? Это здоровый ребенок, а у меня всего одна дочь и этот единственный внук!
Жрец обвел взглядом плотные занавеси на дверях, но для верности понизил голос.
— Я был должен. Ты это понимаешь. Шофетим должны подавать пример. Дочери сестры Абибаала уже шесть лет, многие ее знают. Узнают. А кто узнает младенца, которому всего пара месяцев? Лишь бы был мальчик с черными волосами, и лишь бы Седьяфон принес его с подобающе скорбной миной — и все поверят.
Гасдрубал с подозрением взглянул на заговорщически подмигивающего жреца.
— Ты так говоришь? О… но ведь это…
— Боишься гнева Молоха? Это уже наша забота, жрецов. Разумеется, — поспешно оговорился он, — ты должен принести жертву! Ну, талант золота… Ибо нам придется долго возносить мольбы и сжечь много мирры и электра, а он сейчас дороже золота. Не бойся! От дитяти из первейшего рода или от бастарда рабыни остается один и тот же дымок и смрад. Даже Молох не различит.
— Я понимаю. Да, верно. Талант золота… Ужасно дорого, но я не стану торговаться! Это для храма, а ты и сам не пожалуешься на мою неблагодарность. Только… только будут ли в Риме довольны? Они не любят эти наши жертвы.
— В Риме? В Риме скажут, что это как раз сторонники Масиниссы, чтобы отпраздновать его победы, и приносили эти жертвы. И даже твой род заставили, насмешками.
— Мудр ты, Сихакар!
— Это милость бессмертного Молоха! Теперь я покину тебя, Гасдрубал. Нужно многих людей наставить, многих разослать, чтобы завтрашнее народное собрание знало, что думать и что постановлять.
Оба презрительно рассмеялись. Жрец, уже прощаясь, остановился еще раз:
— А знаешь, достопочтенный, как хорошо, что твой тезка, военачальник, где-то там при армии. С ним могли бы быть хлопоты. Он не любит жертв из детей.
— Да, это правда. Хм, а может, жребий укажет как раз на его дом? У него двое сыновей. Зачем ему двое?
Сихакар на мгновение задумался и, наконец, покачал головой.
— Нет, нельзя. Идет война. Глупая война, ненужная война, но она идет. А он вождь. Пусть лучше у него будет ясная мысль и спокойная голова.
— Может, ты и прав. К тому же Гасдрубал-шалишим не вмешивается в политику. Лучше быть начеку и не сделать чего-то, что толкнуло бы его во вражеский стан! Все-таки это до сих пор великое слово: рошеш шалишим!
— Странно, но это так. А он должен лишь слушать. Вас и нас. Кто такой воин? Такой же наемник, как и варвары, только дороже. Ну, а ты, Гасдрубал, обговори все с Седьяфоном. Нужно найти рабыню, у которой есть сын того же возраста, что и твой внук, и похожий. Матери свернуть шею или что-то в этом роде. А Седьяфон пусть жену с сыном потихоньку вышлет из города — в Утику, Гиппон или даже в Египет. Потом, когда люди забудут, они смогут вернуться.
— Благодарю тебя! Завтра мой вольноотпущенник принесет тебе золото.
— Молох милостиво взирает на тех, кто приносит дары. Но пусть это будут ауреи или персидские дарики. Наши сикли могут, хм, могут несколько потерять в цене.
— Как скажешь! За услугу я плачу без торга. Да пребудет с тобой милость Молоха, святейший!
— И с тобой, достопочтенный! Я буду молиться искренне! Искренне! Ах, сколько еще у меня работы в эту ночь!