18
Тридон двинулся к условленному месту злой и хмурый. Заработал он совсем неплохо, но не столько, сколько мечтал, и не столько, сколько можно было бы заработать, если бы эти пунийские трусы так не боялись Рима. Все из-за них.
На мгновение он даже заколебался, не повернуть ли все же в Египет и не продать ли там римлян. Но Оманос? Его бы наверняка распяли, а это старый товарищ по многим походам.
Он поборол искушение и поплыл к мысу Камарт, высокому скалистому утесу, замыкавшему северную оконечность полуострова, на котором возвышался Карфаген. Это была безлюдная, каменистая пустошь, поросшая такой скудной травой и кустарником, что даже коз сюда не выгоняли на пастбище. Ближе к городской стене — с этой стороны одинарной, ибо серьезная атака с открытого, безводного плато была невозможна, — находились кладбища, где беднота хоронила своих мертвых, а дальше простиралась уже настоящая пустыня. Побережье здесь было неприступным, оно обрывалось высоким утесом к морю. Почему именно там Сихарб хочет забрать свою покупку и что он сделает с пленниками, пирату было безразлично.
Всякую трезвую мысль все больше застилала ярость на Карфаген, карфагенян и все, что было с ними связано. Поэтому, когда в назначенном месте они встретили лодки Сихарба, обменялись заложниками, перегрузили пленников и получили взамен золото, — Тридон уже не владел собой. Золото имело прекрасный, чистый звон, мешки были тяжелы, но насколько же больше его было бы, если бы эти пунийские гиены не боялись Рима?
Свою ярость он вымещал, изрыгая самые изощренные проклятия на карфагенских богов, город, людей — на все, что только приходило ему на ум. Внезапно он оборвал себя, посмотрел на Зарксаса, стоявшего у руля, и с яростью бросился к нему.
— Прочь от руля! Пуниец, проклятый, паршивый пуниец! Прочь, или…
Но силач без труда отстранил обезумевшего пирата и спокойно ответил:
— Сперва позови другого рулевого. Сейчас я руль не отпущу. И не смей в моем присутствии поносить пунийцев.
— Что? Не слушаешь? Угрожаешь мне? Ты, блудливый пес! Эй, Оманос, Сифакс, Аминтос, старые товарищи, ко мне! Слушайте! Этот шакал взбунтовался! Что с таким делать?
— За борт! — взвизгнул Сифакс, который не мог простить Зарксасу, что тот оказался сильнее.
— Так и есть! Все неудачи начались с той поры, как мы приняли этих троих! Нумидийская военная галера, римская — военная! Что это такое? Мы, свободные повелители морей, должны воевать со всеми? Это не наше дело! Наше дело — брать добычу! А тут, вот что, столько наших полегло! Все из-за Карфагена! Посему клянусь третьей пастью Цербера, что Карфаген мне за это заплатит! Не сдвинусь с этих морей, пока не наполню нашу галеру карфагенским золотом! Не притронусь к другой девке, кроме пунийки! Месть Карфагену!
Сифакс, опасаясь, что вождь в пылу забудет о Зарксасе, прервал его:
— Верно говоришь! Но пока что делать с этим, вот с этим? О, как дерзко смотрит! Силач, вы только поглядите!
— Этот? — Тридон обернулся, зловеще спокойный. — За борт!
— Стоять! — Кадмос протиснулся сквозь толпу, за ним — Идибаал, поигрывая ножом, за ним, после короткого колебания, — Магон, некогда гребец на захваченной нумидийской галере, который отличился сноровкой в обращении с катапультами и в бою с римской триремой заслужил всеобщее уважение. — Руки прочь от этого человека!
— О, за своего заступается! Псы всегда стаей!
— Вождь! Это бунт! Смотри, уже четверо пунийцев!
— Эй! — крикнул кто-то более рассудительный. — Кто говорит о пунийцах? На пиратских «мышах» нет различий! Нам дела нет, кто какой народности!
— Но не тогда, когда они бунтуют! Порядок должен быть!
— Постойте! — Кадмос быстро расспросил Зарксаса, из-за чего сыр-бор, и резко обратился к Тридону: — Ты клянешься отомстить Карфагену? Проклинаешь его? Дело твое, но мы тебе в этом помогать не станем!
— И ты отказываешься повиноваться? За это — смерть! Эй, товарищи!
— Стоять! Нас четверо, мы погибнем, но сколько погибнет ваших? Вы ведь нас знаете! Так что я вам говорю: отступитесь! Мы не хотим от вас даже положенной доли добычи! Мы уйдем добровольно!
— Это как же? Нам отвезти достопочтенных господ в порт? Прочь с палубы! Вот единственное, что я могу вам сказать! Прочь!