— На крест, на крест тех, кто это постановил! Предатели, псы, падаль! На крест!
В толпе перед трибуной внезапно возникло движение. Высокий старик протолкался в первый ряд и громко крикнул:
— Нет оружия? Вот доспех и меч, что были у меня при Заме! Память! Бери это! Меч острый!
Другой с треском сваливал какие-то тяжести.
— Сто македонских сарисс! Я выковал их за последние ночи! Выкую еще!
— Я даю пять копий!
— У меня есть меч!
— Дай мне только бронзу, и я всю неделю буду ковать бесплатно!
— Куда мне это сложить?! Должна была получить дочь на свадьбу, пусть берет город!
— Я даю кольцо!
— Я — застежку!
— Я — два аурея! Старые, но золото есть золото!
Худой, сутулый человек, одетый лишь в тунику, открывавшую правое плечо и грудь, какую носили люди тяжелого труда, протолкался вперед. Он хрипло кричал:
— У меня ничего нет! Но я хороший сапожник! Дайте мне кожу, и я буду шить сандалии для войска!
В ревностных, искренних, жертвенных возгласах тонули отдельные фразы. Энтузиазм передавался даже колеблющимся, даже нерешительным. Гасдрубал, по привычке вождя, признающего лишь порядок и организацию, крикнул:
— Довольно! Довольно! Благодарю всех! Боги слышали и оценят! Но это не место для приношений. Кто хочет пожертвовать, пусть принесет что имеет завтра в… ну, в сад дворца суффетов. Кто добровольно займется приемом, сортировкой и охраной даров?
— Я, вождь! — быстро вызвался Макасс.
— Хорошо. Баалханно, выдели стражу из честных людей. Ты, Лестерос, займешься поддержанием порядка в городе как начальник стражи рабдухов. Ты, Кадмос, отберешь из храмовой стражи людей, годных к воинской службе. Также из клинабаров. Также из добровольцев, если будут записываться…
Последние слова прозвучали в такой тишине, что их услышали многие. И тотчас по площади пронеслось:
— Добровольцев! Добровольцы должны записываться! В войско!
— Я! Я!
— Я разбираюсь в боевых машинах! Я!
— Стреляю из лука без промаха! Льва в одиночку убил! Я записываюсь!
— И я!
— И я!
— Копьем убиваю белую пятнистую антилопу на скаку! Я иду!
— Явитесь сегодня за два часа до захода солнца в казармы клинабаров! — кричал Кадмос.
Баалханно искоса взглянул на него, но не возразил.
Лишь крик Кадмоса, казалось, дошел до сознания Гасдрубала и вернул его к действительности. Он изумленно оглянулся на геронтов, своих офицеров, жрецов. Все смотрели на него со странным выражением. С воодушевлением, любопытством, некоторые — с тревогой.
— Ты принял решение, Гасдрубал, — прошептал Астарим. — Пути назад уже нет.
— Но… но я лишь хотел навести порядок…
— Народ понял это как твое согласие. Теперь ты не можешь отступить!
— Пусть герусия… пусть кто-нибудь из геронтов объяснит.
— Нет больше герусии! Есть только ты, вождь! И народ, который на тебя уповает! Пути назад — уже нет!
Лестерос, который с самого начала сосредоточенно наблюдал за Гасдрубалом, а теперь слышал весь разговор, серьезно вставил:
— Добровольцы, советники и весь народ!
— Что это значит против обученных римских легионов?
— То же, что проворная пантера против огромного вола. Доверяй народу, вождь!
— Отступить, — повторил Астарим, — теперь означает смерть для тебя и для всех нас. Боги! Никогда не думал, что эта толпа способна на такой порыв!
— Потому что ты знал лишь тех, кто наверху, — вставил Лестерос. И тут же обратился к Гасдрубалу: — Позволишь ли, вождь, чтобы я обратился к народу от твоего имени?
— Говори, — почти безвольно ответил Гасдрубал. Он, казалось, был загипнотизирован исходящими от толпы восторгом, радостью, надеждой. Что-то в нем ломалось, неважными становились все разумные доводы, оговорки, трудности. Он с удивлением обнаружил, что лицо его горит от внезапного прилива крови, а сердце бьется сильно и радостно.
Лестерос одним движением руки овладел толпой. Это тут же заметили и запомнили Астарим и жрец Биготон.
Предводитель народа говорил громко, медленно, глашатаи-повторители разносили его слова в самые дальние концы площади.
— Гасдрубал, рошеш шалишим, принял власть, которую соизволил вручить ему народ Карт Хадашта. С этой минуты нет больше ни герусии, ни Совета Ста Четырех, есть только народ и вождь. Приказ вождя — закон, повиновение и жертвенность — долг. Нет такой силы на свете, которая сломила бы сопротивление народа, столь единодушно решившегося. — Он говорил с убеждением, хотя в то же время с отчаянием думал: «Не приведет к победе вождь, которого нужно просить принять власть. Горе нам! Но лишь ему доверяет народ».