Жрец Биготон что-то шептал Гасдрубалу и по его кивку выступил вперед. Тот говорил тихо, но и его слова повторяли глашатаи:
— Гасдрубал-военачальник приказывает: римляне близко, а посему ворота закрыть! Храмовая стража займет стены. Но нужно немедленно создавать новый маханат. Кто имеет желание и отвагу, явится сегодня же в казармы клинабаров. Нужно ковать оружие! У кого есть медь, бронза или сталь, пусть несет в кузницу Седьяфона. Но ковать будут не для него, а для города. Этим займется Гискон, лучший оружейник в городе. Нужны машины взамен отданных Риму. Этим займутся Мальк, плотник, и Антарикос, геронт. Нужно золото. Жертвы приносите в храм Танит, покровительницы города. Великая жрица, пречистая Лабиту, отдает сокровищницу храма городу. Налогами будут обложены также все богатства.
— Нужен флот! — крикнул прямо перед трибуной какой-то огромный, еще молодой, темно загорелый мужчина. — Позвольте мне его организовать!
— Кто ты?
— Эонос, моряк. Я плавал на всех морях, строил пентеры на Крите, триремы в Египте, поворотливые биремы на Балеарах.
Жрец решил в одно мгновение:
— Хорошо. Итак, флот строит Эонос! Народ Карт Хадашта, разойдись теперь, готовься, приноси жертвы богам и веруй! Вот время испытания, после которого вернется блеск и величие города!
Заговорил еще Герастарт, командир фаланги, получив быстрое согласие Гасдрубала.
— В лучший момент вы решились на битву, люди! Боги вас вразумили! Ибо Рим лишь пугает, прикрывая свою слабость грозным видом! Вы ведь знаете, что уже много лет Рим ведет войну в Иберии и не может ее закончить, воюет в Македонии, воюет с пиратами! У него нет ни запасных войск, ни запасного флота! Сейчас — единственный момент, чтобы одолеть Рим!
Когда возбужденные, радостные толпы начали расходиться по улицам, Гасдрубал двинулся в сторону дворца суффетов, забрав с собой всех бывших геронтов и людей, которым были поручены какие-либо задания. Он шел хмурый, не отвечая на радостные крики, доносившиеся из окон и с тротуаров. Мимолетное возбуждение и радостная уверенность в успехе оставили его, возвращаясь новой волной тревог и опасений.
25
Последним из добровольцев к Кадмосу явился Гидденем. Он был пьян, в грязной хламиде, босой. Он заступил дорогу Кадмосу, когда тот, смертельно уставший, выходил из казарм бывшей гвардии с одной лишь мыслью — отыскать Керизу, поздороваться с ней и отдохнуть. Человека, остановившего его, он видел смутно, но когда глаза привыкли к темноте, разглядел странное выражение его лица.
— Ты тот Кадмос, что должен организовывать войско? — спросил Гидденем с какой-то отчаянной решимостью, так что вышло это почти дерзко.
— Я, — коротко ответил тот. — Чего ты хочешь?
— О, ничего такого, ничего такого. Видишь ли, я пил целый день…
— Вижу.
— Ну, это нетрудно. Сандалии у меня украли, когда я у старой Атии проспался под столом. Но это ничего. Там-то я и набрался смелости. Потому что раз девки меня не боялись, то и ты не будешь.
— А чего им было бояться? У тебя проказа?
— Нет! Что там проказа! Есть вещи и похуже! Гнев богов, понимаешь?
— Ага. Что же ты натворил? Убийца?
Гидденем начал смеяться, слегка покачиваясь на ногах.
— Убийца? Хотел бы я! О, я бы спал спокойно, если бы только это!
— Мне это безразлично! Чего ты хочешь от меня?
— Ну, в войско…
— Почему ты не пришел, когда все записывались? До сумерек?
— Потому что ты велел явиться в казармы клинабаров. А я туда не пойду! Чтобы ты знал! Не пойду! Я сотник у клинабаров. Вернее, был. Потому что я бежал. И с тех пор пил. У меня больше ничего нет.
Кадмос все еще чувствовал себя рыбаком и фактом дезертирства не слишком обеспокоился, поэтому ответил спокойно:
— Если хочешь вернуться, можешь. Клинабаров больше не будет. Никаких там гвардий, привилегированных отрядов. Теперь нам нужен каждый, кто только знает службу. Явись завтра.
— Но не сюда.
— Как хочешь. Можешь в службу при стенах. В бывших слоновьих конюшнях будут казармы.
— Меч с поясом я тоже пропил.
— Это хуже, но это тебе простится, если отработаешь.
Гидденем приблизил свое лицо к лицу Кадмоса и настойчиво спросил:
— Ты правда меня не боишься? Примешь?
— А чего мне бояться? Пьяного не видел, что ли?
— Но ты не видел… святотатца. Ага, отступаешь. Ха, все-таки люди боятся! Меня, Гидденема, люди боятся! А я, — он понизил голос и нервно огляделся, — а я боюсь ночи. И тишины. И одиночества. Потому что ты не знаешь, как это страшно, когда что-то таится, что-то идет за тобой, что-то тебя будит, и ты только ждешь, пока что-то… Ох, я больше не могу! Война будет? Скажи! Будет? Я брошусь в бой и погибну! И наконец-то обрету покой!