На вечере в пользу несостоятельных студентов постановили кроме выступления приглашённых артистов организовать живую газету, и Степану пришло в голову предложить редколлегии свой рассказ «Бритва», который валялся у него в черновике. Получив согласие, юноша немного почистил и отшлифовал её для массового бритья и выступил перед аудиторией.
Сначала он волновался, потом сразу успокоился и, чувствуя, как внимательно его слушают, окончательно уловил темп чтения и мерно, гладко довёл его до конца без лишних подъёмов и пауз. Получил столько же аплодисментов, сколько и приглашённый из оперы тенор; даже больше — кто-то бросил ему цветок, который не долетел до подмостков и грустно упал на пол, но он не счёл нужным его поднять.
В общем, к своему успеху он отнёсся очень безразлично, и когда один из участников живой газеты, студент последнего курса, Борис Задорожный, горячо похвалил его и начал расспрашивать, написал ли он ещё что-нибудь, юноша мрачно ответил:
— Нет времени на эти глупости.
— Зря, — сказал Задорожный. — Что нас ждёт, когда кончим? Загонят на завод, в контору — и конец. Обрастай мхом. А рассказы писать — хорошее дело!
Степан спорил. Рассказы — это пустое развлечение. Без них можно жить. И между ними возникла маленькая дискуссия о литературе, причём Степан был решительным врагом её, а Борис — большим поклонником.
Спор с Задорожным не прошёл бесследно. За неделю Степан написал ещё два рассказа. Борис Задорожный искренне приветствовал его первые писательские шаги, стал его добрым приятелем, к которому он охотно обращался за советом и даже заходил домой. Судьба этого способного и весёлого юноши была полна бедствий и неприятностей. Он имел неосторожность быть сыном священника, который хоть и умер лет десять тому назад, но даже не смыл пятна с чести сына. Дважды его исключали из института за социальное происхождение, но он дважды восстанавливался, так как его собственное прошлое было действительно безупречным; на пятый год он перешёл на третий курс и получил службу ночного сторожа в Комхозе, считая себя самым счастливым человеком в мире.
— А ну, послушай, — говорил Степан, развёртывая папку бумаг.
Борис слушал и одобрял.
— Это я между прочим, — объяснял Степан.
Так написал он с полдюжины рассказов на повстанческие темы, написал легко и быстро, немного неряшливо, но с увлечением.
— Да чего ты маринуешь их? — кипятился Борис. — Гони в журнал.
— Э, ты ничего не понимаешь!
И Степан рассказал товарищу, как был написан первый рассказ, как он переделал своё имя и как великий критик охладил его горячность.
— Литература — это деликатная вещь, — прибавил он убеждённо, — руку нужно иметь, а то и не подступай. Потому, я думаю, и писателей мало.
Борис не соглашался:
— Так что же, по-твоему, служба?
— Похоже.
— Ты глуп.
— Пусть.
Борис засмеялся.
— А как ты додумался — Стефан?
— Король был такой, что ли.
С этого дня Борис прозвал его Стефочкой.
Однажды вечерком, когда Степан сосредоточенно высчитывал, сколько рублей в индийской рупии, если известно, что фунтов стерлингов в ней столько-то, в кухню вошёл Максим, чем-то сильно взволнованный.
— Я должен с вами поговорить, — сухо сказал он.
Голос у него дрожал, морщины на лбу нервно шевелились, и Степана охватило предчувствие чего-то отвратительного. Он тоскливо догадывался, о чём будет разговор.
— Вы ночной вор, — сказал Максим, став против него около стола.
— Что?
— Вы ночной вор, — повторил Максим, упираясь руками в стол. — Вы вор.
Степан поднялся, испуганный его тихим, сдавленным голосом.
— О чём это вы?
Но Максим внезапно покачнулся и, подняв руку, как-то торопливо, озабоченно ударил юношу прямо в лицо, попав не в щёку, а в рот. Удар по губам не был сильным, но глубоко оскорбительным и подействовал на Степана, как удар кнута. Его лицо покраснело, как рана, он весь вспыхнул, бросился вперёд, опрокинул стол и повалил Максима на кровать.
Он колотил его кулаками, грудью, головой, обезумев от бешеной злобы. Потом оставил и выпрямился, моргая глазами, чтобы разогнать стоящие перед ним красные круги. Забросив назад взлохмаченные волосы и шатаясь, натянул шинель и фуражку и вышел из дому. Шёл расстёгнутый, разбрызгивая лужи, дрожа от гнева и обиды. Эта сволочь ударила его в лицо! Может, на дуэль вызвал бы? На саблях? На пистолетах? Вон какой рыцарь своей мамы нашёлся!