…учил меня тому, что у меня появилось (не предусмотренное мной) будущее. Утомившись и отложив убеждающий красный карандаш, разогнав моей рукописью синий дым (и дым синий, табачный, уходил из кусочка мягкого зеленого света в темноту…), угощал меня крепким до черноты, горячим чаем, который исключительно вкусно готовила услужавшая ему ведьма, и, мечтательно, в резном кресле, начинал говорить, ну, с добродушной, доверительною усмешкой, мало ли что теперь все читают, и не такое видывали, будут ли читаемы нынешние сочинители лет через пять, я не говорю через десять, в союз приняли! ну, придет время, и исключим. А тебя вот примем, даже пожалуй что к лету, шел март шестьдесят третьего, к лету книжка ушла в набор, и я очень злился на медлительность всех издательских и типографских дел, рукопись неприметно сменила название, ерунда, чушь енотовая, ворчал Главный, рота захвата, ишь! и вписал, поверх зачеркнутого жирным красным: Гвардии десант; книжка вышла из печати в ноябре (в дни, когда застрелили Кеннеди), я уже был на пятом курсе; защита диплома была нетрудной: живой писатель на факультете, книга прозы, член союза; защита не по Горькому, а по короткой прозе Бунина мнилась еще делом чуть крамольным; и взять Тёмные Аллеи темой защиты разрешили мне из уважения; в гробу видел я весь их филологический зажим, изящная проза Тёмных Аллей нужна мне была из неуважения к боязливым моим пастырям; я очень изменился. И теперь-то не вижу я, каким образом изменения в человеческой душе и в манере жить связаны с возможностью выбора и с невозможностью его; впрочем: наиболее широкие возможности выбора, говорил Мальчик, ничего не значат, потому что чем шире возможности, тем легче иссякает важнейшее из условий выбирания, время, к тому же, говорил Мальчик, любая, очаровательная, последовательность из самых широких возможностей выбора неизбежно приводит к узости его и чуть ли не выводит на нумер, где еще до зари засел и ждет охотник с ружьем, нет ничего благотворнее для так именуемой творческой личности, утверждал Мальчик, чем изначальная невозможность выбора, потому что условие невозможности побуждает изобретать, или открывать, что одно и то же, или, во всяком случае, искать, нет, не мнимый или придуманный выход из невозможности, а совершенно иную систему ориентации и существования, в которой изначальная возможность или невозможность чего-то вообще утрачивает значение и перестает быть. Черт бы побрал полузабытого мной и язвительного Мальчика, с его личной теорией творения будущего, которой я, в небрежном изложении Насмешницы, так и не понял; а говоря приблизительно, речь там шла, насколько я помню, об уничтожении, тем или иным способом, настоящего.
…и что значит: я изменился? мир, заключенный во мне, изменился? в своей подвижности? в отношении к миру внешнему? я мог наблюдать, в те мгновения, когда хотел, течение этих изменений; мне нравилось чувствовать, что я не то чтобы изменяюсь, но приближаюсь к изначальной моей истинности (что сродни избранности), возвращаюсь к изначальной тяжести, и легкости головокружительной в движениях души; к тяжкой уверенности, с ощутимой угрозой и нерассуждающим (как обвал в горах) чувством правоты. Уж теперь-то Калмык, дух его, мог быть умиротворен… а научился я лишь тому, что удачливо веселым, как и удачливо любимым, и удачливо везучим, возможно, в дикости этой жизни, лишь за счет других: нельзя всем игрокам сразу взять банк в игре, нельзя всем влюбившимся стать избранниками лучшей из женщин; я уверенно завоевывал в Городе место, придуманное лишь для меня. Три или четыре сокрушительных мордобоя, учиненных мной в один вечер в творческих ресторанах в доме актеров, в доме писателей, в доме кино, принесли мне известности
больше, чем Достоевскому все его романы; я приятельски в Достоевском любил игрока; мне нещадно везло в игре; говорили, что я просадил за вечер тысячу на бильярде, говорили, что я оставил за вечер восемь тысяч на карточном столе, а в начале шестидесятых деньги были еще весьма дороги, я посмеивался, я позволял врать обо мне что угодно, любой вымысел досужий звучал к моей пользе, чужие бредни о моей удачливости в любви подхлестнули удачливость истинную, и с усмешкою вспоминал я неумную девочку, усвиставшую к Ледовитому океану, за командиром дизельной лодки, с его-то убогим жалованьем, и неслучайно угодил я в ту пору в хорошие руки, к женщине умной и жесткой, заметившей и избравшей меня, взрослей меня и умнее, взрослей и умнее еще и потому, что жила она жизнью, до сих пор неизвестной мне, мужчину всегда творит женщина, давнишняя история, как и женщину, в какое-то из дарованных ей кратких времен, творит мужчина, который взрослей и умнее ее, и длится такое воспитание, в трудном сочетании и в трудном противоречии с движением жизни: вечно, господи, с раздражением и умной усмешкой говорила первая из моих властительниц, мудреное дело заканчивать все комедии и трагедии женитьбой или смертью, Юлия и Ромео, и не было бы в мире повести печальней, если б им удалось удрать, в их Венецию, или Флоренцию, Италия так далека, что мне лень даже трудиться понимать различие меж ее городами, улизнуть в Венецию, иль Флоренцию, и за-. жить напряженной и мелочной враждою семейной жизни, тоже мне счастие, Лолита замужем за механиком, куда проще и выгодней перу гения утопить. отравить, зарезать всех нимфеток, цыганочек, нежных уездных дев, или замуж за генерала, за владетельного герцога, говорила, и голос ее, хрипловатый волнующий голос великолепной любовницы, твердый жест красивейших рук, вся манера ее держаться, привычка обращаться с миром:…будто держишь в руках клубок колючей проволоки; чем только ни одарила она меня, вкус Честерфильда, и вкус Тёмных Аллей, их она мне подпихнула тихонько, узнав, что я их не читал, и затем высмеяла, безжалостно и умно, их старческое, как выразилась она, целомудрие; что хуже воровства; вряд ли удалось ей издевкой, насмешливою и умной, умягчить жестокий удар чувственной и чудесной прозы. Тёмные Аллеи убили меня, Таня и Руся; Антигона; Муза; Галя Ганская; Генрих; Натали; изнурившая чувственность мою Натали: какую я, в поздней осени, вечером в гостях, в шестьдесят седьмом году, вдруг увидел, узнал в моей будущей красавице жене (любви нас не природа учит…), Натали, и, чистейший жемчуг, В Париже; Ворон; Сто рупий; Визитные Карточки; Чистый Понедельник, от Тёмных Аллей я огорчительно заболел… и, конечно же, вкус к игре уже настоящей, тяжелой, вкус к деньгам уже настоящим, и вкус к умению их (без купеческих штучек) проживать, вкус к утренним орхидеям и вечерним розам, к умению чисто, свежо и по завтрашней моде одеться, вкус к лучшим из женственных духов… и вкус к лучшим женщинам; я начинал быть ленив, лениво беспечен, господи, забыв, конечно, и угрюмое общежитие, и черные зимние ночи над заснеженною Невой, и осиновые поленья, горящие дымно в печи, удачлив в игре, в любви, и в хорошей жизни, всё еще был доверчив, господи, говорила в жестоком раздражении первая из моих властительниц, твою благожелательность ко всякому дураку и подлецу, ну почему же он непременно дурак или подлец, крайне милый человек, господи, думай о людях как можно хуже, и никогда не будешь иметь случая раскаяться, как ты можешь так говорить, это не я говорю, это Пушкин из Кишинева пишет к Лёвушке в Петербург, тебе, почти дипломированному филологу, не вредно было бы почитать Пушкина, с горечью я убедился вскоре в ее оскорбительной правоте, ни один из горячих тогдашних моих друзей не имел возможности зваться человеком честным и умницей; да и мою неразборчивость вряд ли можно извинить доверчивой юностью; взять к примеру хоть деньги: деньги упрямо не умели включаться в какую-то систему моей нравственности; нравственность денег людьми условливается различно, для одних деньги и мораль, и искупление, а нищета утверждается ими как безнравственность или вина, другие же ухитряются понимать деньги как праведно или неправедно получаемые, увязывают получение денег с трудом: нечистой копейки в руки не взяли; и тем запутывают всё до неприличия, потому что есть труд нужный и есть честный труд, что хуже грабежа, а вот за вопрос о мере праведности труда гордящиеся бездельники глотку тебе перервут; что ж до меня, то мною во всем управляла беспечность; сотни тысяч приятностью протекли через мои руки в те семь или восемь лет; а когда пришел черный день: ни гроша я не уберег; и хрен-то с ними, такое г…, как деньги, жалеть; управляла мною беспечность; и верил я лишь в завтрашнее, лучшее мое будущее, каковая вера и являлась моей нравственностью, утомил ты меня, заметила первая из моих властительниц, иди с богом, живи как знаешь, мне грезилось, ты и тверже, и умней, и талантливей, мне