На столе стояла ваза с осенними розами, воздух был наполнен легким ароматом. Ставят ли фейри вазы с розами в своих гостиных?
— Это новые, Хэмпи, кажется, так? — произнес он, показав на коробку со странными раковинами на каминной полке, с очень странными раковинами, тонкими, словно крылья бабочки, и такими же яркими. А рядом с ними стояли фарфоровые горшки, казалось, сделанные из лепестков маков и орхидей, очертания которых говорили, что ни один подобный сосуд не мог сойти с гончарного колеса ремесленника в Доримаре.
Тут он присвистнул и, указав на прибитую к стене конскую подкову из чистого золота, прибавил:
— И эта вещь тоже! Клянусь, я никогда не видел ее у тебя! Неужели из далеких краев пришел твой корабль, Хэмпи?
Старуха подняла глаза и спокойно посмотрела на него:
— Ох! Эти вещи я получила, когда скончался мой бедный брат и сломали наш старый дом. Я рада видеть их у себя, потому что не могу припомнить времени, когда бы они не стояли на нашей кухне.
И я часто думаю о том, как это странно, когда хрупкие черепки живут и живут, а плоть и кость давно истлели. Странная вещь, господин Нат, стареть и жить среди глухонемых. Фарфоровые черепки… и Молчаливый народ. — Она смахнула слезинки, а потом добавила: — Я никогда толком не знала, откуда к нам попали эти старые вещи. Подкова, наверно, дорого стоит, но даже во время неурожая мой бедный отец не стал ее продавать. Он говорил, что подкова эта висела над дверью и при его отце, и при его деде, и пусть дальше висит. Не удивлюсь, если он думал, что ее обронил конь герцога Обри. Что же касается раковин и горшков, то мы, когда были детьми, считали, что они пришли к нам из-за гор.
Господин Натаниэль вздрогнул и в крайнем изумлении посмотрел на нее.
— Из-за гор? — с ужасом переспросил он.
— А почему бы и нет? — невозмутимо отозвалась Хэмпи. — Я выросла в деревне, господин Нат, и мне нипочем ни запах лисы, ни виверры… ни фейри. Они — вредные создания, и потому их лучше оставить в покое. Соседей не выбирают, но быть соседом — это уже достоинство. Будь на то моя воля, я ни за что не выбрала бы фейри себе в соседи, но так получилось. А значит, мы обязаны жить с ними наилучшим образом.
— Во имя Солнца, Луны и Звезд, Хэмпи! — вскричал господин Натаниэль полным ужаса голосом. — Ты не знаешь, что говоришь, ты…
— Вот что, господин Нат, не пробуй на мне свои высокоумные штучки, ты здесь не его-Честь-Мэр-Луда-так-что-заткнитесь-и-благодарите-меня-за-все-благодеяния! — воскликнула Хэмпи, погрозив ему кулаком. — Я прекрасно знаю, что говорю. Однако хорошая няня обязана держать свое мнение при себе, если оно не совпадает с мнением ее хозяина и хозяйки. Поэтому я никогда не говорила ни тебе, пока ты был маленьким мальчиком, ни господину Ранульфу о том, что думаю по поводу некоторых вещей. И никогда не связывалась с фенхелем и тому подобными вещами. Может, его и не хотят здесь видеть, а смотришь, он тут как тут, будь то фейри или доримарит. Соседи обманывают нас только потому, что мы их боимся. К тому же я всегда считала, что здоровый желудок способен переварить все что угодно… даже плод фейри. Взять хотя бы моего мальчика, Ранульфа… Молодой Люк пишет, что он еще никогда не выглядел так хорошо. Нет, ни плод фейри, ни что-либо другое еще неспособно отравить чистый желудок.
— Понимаю, — сухим тоном промолвил господин Натаниэль, сопротивляясь тому утешению, которое, против его воли, приносили ему слова няни. — И участь Прунеллы тоже радует тебя?
— Может, и не радует, — парировала Хэмпи, — что толку рыдать, икать и рыгать весь день, как это делает твоя жена? У жизни есть и печальная сторона, и мы должны одинаково принимать радости и скорби. Случалось, что девицы умирали перед самой свадьбой или, хуже того, дав жизнь своему первому ребенку, но миру это безразлично. Жизнь, скажу откровенно, штука достаточно грустная, но страшного в ней ничего нет. Меня воспитывали в деревне и, как говаривала моя старая бабка, нет часов лучше солнца и календаря лучше звезд.
А почему? Потому что там ты привыкаешь смотреть в лицо Времени. Там, за горами, не найдется ничего более страшного, чем Время. Но когда ты всю жизнь видишь его таким, как оно есть, а не запертым, как здесь, в Луде, в коробку часов, то начинаешь различать в нем нечто спокойное и мирное, как впряженный в плуг старый вол. Потом, наблюдая за временем, ты учишься петь. Говорят, что привезенные из-за гор плоды заставляют человека петь. Я никогда не брала в рот ни кусочка, но петь умею и без того.
Неожиданно все скопившиеся за последние тридцать лет горести и страхи оставили сердце Натаниэля, по лицу его покатились слезы, а Хэмпи с победной нежностью гладила его руки и бормотала полные утешения слова, как делала это, когда он был еще ребенком.