—… И в общем, завтра родителей вызывают в школу, — закончил свой рассказ Бобби, сын школьного библиотекаря. Он потянулся и поморщился от боли — разбитая скула никак не переставала кровоточить.
— Да, непруха…
— Что произошло? — послышалось у входа в квартиру.
— Прикинь, за благородное дело. Подрался с физруком из-за того, что тот шлёпнул по заднице его девушку! Вот и живи в этом городе, — ответил кто-то.
— Мда… Бобби, ты не парься!
— Точняк, расслабься и забей уже на этих придурков, а то они ж тебя забьют на уроках и не съебёшься отсюда никогда.
— Будем ржаветь вместе.
— Кто-нибудь видел мою резинку?
— Да кому она нужна, иди ты.
Каждый старался что-то сказать по этому поводу, воткнуть свой пример, или подбадривающе толкнуть в плечо. В такие моменты брошенные дети становились намного добрее друг к другу, не важно было в каких отношениях кто был за дверью квартиры, здесь они были единым организмом. На диванчике неожиданно стало слишком много людей, так что мебель жалобно скрипнула и прогнулась под слишком большим для неё весом.
— Эй, ребят, не ломайте мою мебель, пожалуйста, — засмеялся Джек, облокотившийся в это время на потертый шкаф. Хоть обычно он говорил тихо, но на любое его слово реагировали без промедления. Был ли это южный акцент, или уважение, мужчина не мог сказать точно. Даже сейчас, во всей неразберихе, его послушали, и вот дырчатый диван снова скрипнул, выгнувшись обратно, и на нем даже появилось место для самого Джека, — Кто будет? — он высыпал на стол горстку засушенной травы, достал из карманов зажигалку и маленькую стопку тоненьких бумажек.
Все тут же приостановили разговоры. Курение травки уже стало ритуалом, в котором участвовали все. Это была не марихуана, или ещё какой-то распространённый наркотик — даже наркотиком это было сложно назвать. “Дымное успокоительное” — как это называл сам Джек. Сбор трав (каких именно — он никогда не говорил), чуть-чуть табака, всё это скручивается и поджигается, курится, как обычные сигареты. По вкусу смесь была близка к травяным настоям, которыми обычно напивались беспокойные сплетницы-домохозяйки перед сном, но присутствовало в ней что-то ни на что не похожее, и все просто сошлись на шутке, что это вкус застрявшего в прошлом городе.
Комната снова замерла. Расслабилась, шурша вдохами и редкими движениями. Старшеклассники отдыхали от насыщенного дня, от леса, мрака и холода. Временами им хотелось, чтобы произошло что-то ужасное — убийство, или, например, шторм. Всё что угодно, лишь бы встряхнуть этих сонных взрослых. Им надоела тишина, и поэтому подростки всегда старались шуметь: топали ногами, галдели, кричали, срывая голос, дрались и слушали музыку на полную. Единственный шум, который они не могли стереть — крик во время ссор с родителями, которые, обычно, заканчивались побоями, либо унижениями. Поэтому-то все старались поддержать Бобби. Никто не хотел боли.
Джеку нравилась сплочённость ребят, и, наверное, нигде больше он её не видел в такой концентрации. Мужчина сделал для ребят “дымное успокоительное” лишь для их блага. Оно не вызывало привыкания, как сигареты, алкоголь и наркотики; после него не тошнило и не болела голова — всем это понравилось и поэтому никто не задавал вопросов. Хотя антикварщик все равно посмеялся бы, но не ответил.
— Стивен, что-то случилось? Почему не куришь? — спросил Джек у блондинистого парня, который сидел в отдалении и смотрел в окно, туда, где начинался лес.
— Не хочется сегодня, всё в порядке, мистер Моран, правда. Просто… Душно, пойду на балкон.
— Я же говорил, что не надо меня так звать, я вас всего лет на восемь старше!
Стивен уже вышел на улицу и лишь небрежно махнул рукой на слова. Обычно, когда он возвращался в город, то обязательно навещал Джека, курил вместе с ним и рассказывал новости, но сегодня всё пошло не так, и даже от самокруток воротило. Парень приехал на похороны тётушки Андерсон, местной дивы, которая пела на всех праздниках города. Больше всего похороны волновали его родителей, родителей Бобби и родителей малышки Лиззи и Кармиллы, так как три эти семьи являлись самыми близкими её родственниками и перед её кончиной делали всё возможное, чтобы получить долю от наследства. Стивен помнил, как его даже уговаривали пойти в консерваторию, потому что “тётушка Андерсон видит в тебе большой талант, Стиви, и лучше бы ты связал свою жизнь с музыкой, если не хочешь обижать тётушку”, но он отказался, сделав самую разумную вещь за всю жизнь. Он ненавидел петь, или играть на инструментах. Точнее, его раздражали занятия, на которых заставляли играть один такт по несколько раз лишь потому, что его staccato не такое отрывистое, как хотелось учителю. Парень считал, что главное это настроение и душа музыки, и если уж душа требует механической отрывистости, то она обязательно получится. И поэтому Стивен восхищался русской школой игры, где инструментами пели, а не играли; он обожал Рахманинова, Прокофьева и прочих русских композиторов, но как только он предлагал их сочинения, то просили техничности, а не души. Так что любые предложения по поводу консерватории всегда прерывались на корню. Стивен вместе с Кармиллой пошли в один колледж на кафедру истории. Они не сильно дружили, даже старались избегать общения, чтобы хотя бы так порвать с прошлой жизнью. Пусть даже в ней они были родственниками.